Таким образом, обсуждение государственных дел, ограниченное великими левдами и сосредоточенное на военных вопросах, не имело того всеобщего характера, который некоторые выражения хроник склонны ему приписывать. Ничто, по правде говоря, не напоминает меньше эти Мартовские поля конца VII века, чем малл времен завоевания, где все члены свободной франкской демократии имели равное право высказываться о предприятиях, руководство которыми было доверено королю племени. В ту эпоху законодательная деятельность исходила от сотрудничества двух агентов: короля и массы свободных людей. Эти два агента, ко второму веку территориального владения, потеряли всякую инициативу и оказались подчинены, уничтожены: первый – майордомом, второй – аристократическим корпусом. Законодательное влияние древнего малла перешло к другим, непериодическим собраниям, состав которых был еще менее национальным, чем состав Мартовского поля: своего рода конгрессы тогдашних социальных сил, как, например, собрание в Андело в 587 году, а затем в Париже в 614 году, где партия и даже семья австразийских майордомов особенно способствовали, если не введению, то по крайней мере утверждению преобладания нового элемента, совершенно негерманского по духу – епископата. Церковная и военная аристократия, таким образом, торжествовала здесь, как и везде, и порядок, который она стремилась установить, не менее отличался от анархической демократии племен за Рейном, чем от древней имперской централизации.

Внешняя политика Пипина дает еще более поразительное опровержение мнению, которое изображает его как защитника и восстановителя тевтонизма.

Франки, с тех пор как их независимая конфедерация появилась в истории, имели только враждебные отношения с другими ветвями германской семьи. Особенно после их поселения в христианской стране их главной заботой было сдерживать вторжения варварских племен, жаждущих разделить с ними добычу империи. Алеманны, тюринги, саксы, фризы, бавары и лангобарды, последовательно побежденные, обложенные данью первыми меровингскими королями, конечно, никогда не имели никаких оснований считать новых правителей Северной Галлии своими братьями. Но страх перед именем франков быстро ослаб среди их внутренних раздоров. Подчиненная Теутения постепенно смогла сбросить иго и вновь приняла агрессивную позицию вдоль всего Рейна, в то время как галло-римляне к югу от Луары и кельты Армориканского полуострова восстанавливали свои свободные государства под руководством своих национальных вождей. Все границы были одновременно под угрозой.

Верный духу своей расы и пренебрегая, ввиду высших интересов цивилизации, подавлением восстаний христианских провинций запада и юга Галлии, Пипин посвятил все свои усилия сначала покорению язычников за Рейном. Эта жестокая германская война, которая стоила франкам двадцати пяти лет труда, в конечном итоге не принесла им никакого нового и устойчивого политического установления. Однако, в высшем порядке исторических соображений, она имела capitalное значение: она знаменует начало возмездия за роковые вторжения V века, открывая железом путь евангельской проповеди в самое сердце варварства и давая Церкви ее первые территориальные завоевания в этом направлении.

До этого времени христианство, даже в период своего первого быстрого распространения при обращённых императорах, не выходило за пределы Рейна и Дуная. Миссионеры кельтского происхождения, ирландские монахи и прелаты франкской Галлии, смогли лишь вернуть утраченные позиции в древних римских провинциях, захваченных ордами с Севера. Христианству потребовалось всё это время (со времени вторжения), как отмечает Озанам, чтобы восстановить границы, которых оно уже достигло в своих первых проповедях, вернуть города, в которых Цезари воздвигли базилики, города, епископы которых заседали на соборах в Арле, Сардике и Аквилее. Все эти усилия привели лишь к восстановлению разрушенного наследия римской цивилизации. Теперь же предстояло продолжить это дело, укрепиться в Великой Германии, куда проникали Друз, Марк Аврелий и Проб, но не оставили там ничего долговечного, и которую сенат так и не решился превратить в провинцию. Этот шаг стал необходимым для самой безопасности христианского общества… Нужно было перейти границы Римской империи или уступить, как это сделали они сами: ведь судьба завоеваний такова, что они не могут остановиться, не отступив рано или поздно