А теперь поведай мне без утайки, какие вести по реке плывут мимо вас? Что слышно про чудь, будут нас оружием встречать или в леса с реки уйдут? Мне ведомо, что летние стойбища ихние на местах впадения рек, на мысах стоят. Рыбу, поди, на зиму заготовляют?

– Так, княже. Они может и ушли бы в лесные селища, да рыбы надоть много наловить, а доможирич передал ихним старейшинам: – не будет рыбной дани – мехами вдвое возьмет.

– Ах морда холопья! Этак он их на войну с нами толкает!

– Истинно! Самому ему противустать вам пошто-то нельзя, так он чудинов на то подбивает. Идут к нему роды с Кены-реки да с озер Мошинских.

– А тати с Няндомского кряжа?

– Не ведаю, но, мыслю, не придут. Их русичи с Волги потрепали по весне, пожгли аж два острожка. Рубеж установили по Нименьге-реке, поставили острог и назвали Конда.

– Кон да…рубеж. Лепо. Вот скажи мне, Тарас, почему реку невеликую вроде Волгой зовете? Али она больше Онеги? Я видел Волгу не раз, с две Онеги шириной.

– Так ведь нехристи, княже, любую реку Волосовой дорогой зовут. Вот и Волга.

– Ну пущай зовут. А емьские мужи у вас часто гостят?

–Редко, княже. Они своей рекой Емцей на Двину к новгородцам да биармам ходят. А у нас кто-то им сбрую воинскую продает, не в селище, а в лесу недалече. Хотели имать, да те купцы так стрелами вдарили, что мы двоих схоронили. Больше не суемся. Да и продают мало, два-три копья, да пару топоров зараз, не боле.

– А доспехи?

– Вот не ведаю. Коготь со своими перемолвился – вроде нету броней, а шеломы были.

– А что за человек этот Коготь?

– Про то ты лучше своего Радивоя спрашивай, Коготь баял, что давно они знакомы. И Мирон тоже. Да ты не сомневайся, емьские в войну не встрянут, они с пермяками сцепились, все их лучшие воины на восход ушли.

– Ох, велика тут землица! Еще и пермяки какие-то живут. Поди, и еще есть неведомого языка люди, – проговорил Даннил.

– Добро, Тарас. А вам чудь обид не чинит? Не зорит промыслы?

– Бывает, что и зорит. А могут и в лесу встретить. Пропадают люди иной раз, но редко. Тут еще с заката иной раз сумь набегает, а они совсем не нашего обычая люди. И сбруя у них железная. Да народец у нас тоже непростой, сами кого хошь…ну ты видел Мирона, а и остальные не лучше…или не хуже, как поглядеть. Новгородцы ходят раз в два лета, но мы для них не добыча, мелковаты. Снедь иной раз прикупают, так платят серебром.

– Вижу, непростые вы люди, только не пойму – кем вам лучше со мной быть? Друзьями или ворогами? Делить вроде нечего, в набег на нас идти – у вас сил не хватит, а пакостить мелковато как-то. Думаю, нехай будет как было, помыслю о том на досуге.

– Помысли, княже. А по мне бы так любо было бы под твою руку идти, коли обычаи наши не порушишь.

– Мыслишь, при княжеской власти в вятшие* люди выйти?

– А хоть бы и так! Я муж статочный*, ежели и хуже того ж Ерша или Чурилы, то ненамного. Могу при нужде и дружину свою собрать. Да и еще таких двое есть. Надоело от воли горлопанов на вече зависеть. Под твоей рукой спокою больше.

– Помыслю о том. А теперь давай почивать, ночь на дворе.

Утром дружина стала грузиться на ладьи, готовясь к отплытию. Кое-кого и провожать пришли. Никола-торк стоял в обнимку с своей нареченной, которая время от времени вытирала концом плата глаза и никак не хотела высвободиться из объятий и дать молодцу взойти на ладью. Совсем по другому провожали Радивоя Мирон и Коготь, хохоча, хлопая по плечам, сыпали солеными шуточками так, что Даниил подвинулся к ним поближе и старался не пропустить ни одной колкости. Князь чинно простился с Тарасом и другими мужами и взошел на борт. Тут и Никола, наконец, отвел от себя руки любимой и птицей взлетел на ладью. Весь караван потянулся по течению на полночь.