Поняв, что сегодня никаких танцев ждать не следует, и сам Ушаков, даже если и вернется вместе с остальными не слишком поздно, вряд ли будет расположен к веселью, Нина помогла Севиной маме убрать со стола и, решив не дожидаться шушукавшихся о чем-то в уголке Катю номер два и Аню, ушла к себе в гостиницу в обществе хнычущей от несправедливой обиды Марины.

Разливающийся повсюду свет огромной луны делал темную синеву неба почти прозрачной, и казалось, что до звезд можно запросто дотянуться. Узкая дорожка, когда-то асфальтированная, а сейчас вся покрытая проросшим между потрескавшимся покрытием сорняком, петляя, вела вниз, в сторону центра поселка. Чтобы не оступиться, Нине и Марине приходилось больше смотреть под ноги, чем на мерцающие созвездия. Неожиданно сзади послышался звук торопливых шагов. Обернувшись, девушки увидели спешившего к ним Женю Коротича. Черты его лица, сначала радостно-приветливые, изменились за долю секунды. Ни Марина, ни Нина никогда не видели его таким раньше. Что это было, страх или готовность принять неравный бой, девушкам не суждено было узнать уже никогда. Они смотрели на живого Коротича последние секунды. Маленький металлический предмет, пущенный кем-то, стоявшим у них за спиной, с характерным свистом пролетев между Ниной и Мариной, воткнулся Коротичу в сонную артерию. Постояв совсем немного на ногах и удивленно трогая обеими руками торчавший из шеи японский уракен, он сначала опустился на правое колено и уже потом упал лицом вниз, заливая асфальтовую крошку кровью, тугой струей вытекавшей из разорванной артерии. Девушки бросились к нему, Нина, остановившись рядом, хотела перевернуть его на спину и хоть как-то попытаться спасти, остановив кровотечение. Мозг его уже отключился, но сердце продолжало выкачивать по венам оставшуюся в сержанте кровь. Возможно, это было ее ошибкой. На голову ей набросили черный мешок, и кто-то очень сильными и умелыми руками полностью лишил ее возможности свободно двигаться. В свою очередь Марина, уверенная, что ничем помочь Коротичу не сможет ни при каких обстоятельствах, просто побежала обратно к Севиному дому. Несмотря на свою немного нескладную фигуру, она отлично двигалась и имела преимуществом молодость, позволяющую ей долго сохранять дыхание. Почти успев добежать до первого поворота извилистой тропинки, Марина могла бы похвастаться, что выбралась из передряги без единой царапины. Однако два почти одновременно отправленных ей вслед метательных снаряда, хоть и не поразили ее насмерть, но, причиняя дикую боль, воткнулись в область левой лопатки. Закричав от боли и страха, она упала на четвереньки и, по-звериному перебирая всеми четырьмя конечностями, продолжила двигаться к своему спасению. Почувствовав, что рана не опасна, девушка нашла в себе силы подняться на ноги и бежать дальше, крича так громко, что в окнах соседних домов начал зажигаться свет.

Крик этот настолько запечатлелся в Нинином сознании, что, даже лежа на полу какой-то машины, спешно уезжавшей с места ее похищения, она продолжала отчетливо его слышать. Шок, сопровождавший и определявший ее поведение с того мгновения, как изменившийся в лице старшина Женя Коротич получил смертельное ранение, замкнул у Нины нейронную цепочку, отвечавшую за врожденный инстинкт самосохранения. Скрючившись на полу трясущегося на ухабах автомобиля, с мешком на голове и связанными за спиной руками, она не чувствовала страха. Душа ее, словно отделившись от тела, зависла где-то рядом и наблюдала за всем спокойно и без сожаления. Только визг убежавшей Марины, похожий на вой болотной выпи, давил на барабанные перепонки, мешая слышать какую-то тарабарщину, произносимую ее похитителями на совсем незнакомом ей языке. Несмотря на мешок, надетый ей на голову, Нина почему-то знала, сколько мужчин и женщин находятся в машине. Три мужчины и одна женщина, не считая ее самой, мчались сейчас в сторону поселка имени Орджоникидзе. Все четверо сопровождавших ее людей были азиатами. Ощущение пустоты в своем теле постепенно становилось невыносимым. Ей пришлось приложить усилие для воссоединения души и тела. Вздрогнув от конвульсии, словно электрическим током хлестнувшей ее тело от пяток до макушки, она наконец почувствовала себя одушевленным предметом. Крик убежавшей Марины, звеневший в ушах, пропал, зато появилось ощущение утери чего-то важного, возможно, свободы, а возможно, и шанса на спасение. Глубина и последствия ошибки, непонятно когда, где и почему ею совершенной, приведшей Нину в столь плачевное положение, давили на нее изнутри, словно предлагая снова отключиться и забыться в спасительном беспамятстве.