Но есть и ложка меда в нашей дегтярной бочке – мама нашла способ борьбы с паническими атаками. Пусть и моими руками.

– В этот раз хуже. – Мама шмыгнула носом и закрыла за мной входную дверь.

Я скинула тяжелые ботинки и побежала в свою комнату, старательно игнорируя папины стоны. Нужно было сосредоточиться. Карандашный набросок самого счастливого папиного дня всегда требовал особой концентрации.

День этот, кстати, каждый из нас запомнил по-своему, но до таких мелочей, что невольно поверилось в аномальную зону вокруг скалы Лягушка (я не издеваюсь, она правда так называется). На вершине этой скалы мы провели свой лучший день. По папиной версии. По пути нам пришлось соблюсти кучу идиотских обрядов: потрогать валуны, и без того затертые ладошками неравнодушных туристов; занырнуть в ледяную реку Айичку; предкам помолиться… Куда ж без них. Спасибо, мама.

Папу, кстати, все это бесило не меньше, чем меня. Но ровно до тех пор, пока мы не уселись на вершину скалы. В этот момент в нем что-то изменилось. Папа не просто созерцал (да, видок оттуда открывался что надо). Он словил дзен. Красноречием папа не отличался, и на мамин вопрос о том, что он почувствовал, сухо пробурчал что-то типа «как будто сквозь меня прошел мощный энергетический поток». Смех смехом, а каждый раз, когда папа вспоминал об этом, он будто светился изнутри, ей-богу.

Чего не скажешь обо мне. Всю дорогу и туда, и обратно я мандражировала, как никогда в жизни. Видимой причины для тревоги не было. Но от этого места меня трясло. А когда сильно чего-то боишься, обостряются все чувства. Так вот, даже при наличии обостренного слуха я не слышала ровным счетом ничего во время нашего подъема на вершину по крутой лесной тропе. Ни треска деревьев, ни щебетанья птиц, ни звука наших шагов. Я даже решила проверить, не оглохла ли: достала мобильник и попыталась включить диктофон. Не вышло. Сумасшедший гаджет наотрез отказался выполнять команды. Благоразумие вернулось к нему, лишь когда мы спустились обратно к поселку Весточка.

Готова поспорить, что в походе мама чувствовала себя ненамного лучше, чем я. Но она никогда в этом не признается. Еще бы. Это ж айнская святыня. И таким, как мы, здесь, наоборот, должно было быть хорошо. А у мамы, несмотря на ее богатую родословную, всю жизнь с этой скалой не ладилось. Когда она впервые попыталась подняться на Лягушку, подвернула ногу. Во второй раз покорению скалы помешала гроза (хотя погода везде, кроме этого злосчастного места, была прекрасная). В третий раз на полпути к Лягушке сломался автобус, и мама сумела добраться до подножия только затемно. В конце концов мама решила отложить обреченные на провал попытки. Ровно до нашего лучшего дня. Собственно, поэтому она и настаивала на соблюдении всех обрядов: боялась, что предки в любой момент опять развернут ее и не дадут добраться до вершины.

Но сейчас речь не о нашем с мамой восприятии, а о папином. Или, как говорится, клиент всегда прав. Поэтому на листе бумаги я изобразила наше счастливое семейство, завороженно разглядывавшее лягушкинский пейзаж. Каждая черточка была выверена с такой точностью, что рисунок запросто можно было принять за распечатанную фотографию. Да, сам себя не похвалишь – никто не похвалит.

– Снотворное уже дала? – спросила я маму.

Она нежно растирала папины виски эфирным маслом. Мятным. Фу.

– Конечно. Сразу, как написала тебе.

Папа вцепился в рисунок, как в спасительную пилюлю. Хотя почему как. Взгляд был по-прежнему расфокусирован, но осознание близости облегчения уже начало просачиваться в его воспаленный мозг. Папины руки сильно дрожали: он едва сумел сложить рисунок пополам. Спустя пару минут он вырубился, свернувшись калачиком на диване.