В лесу, где-то за спинами мальчика и Були, свалилась с ветки пара-другая ворон, заорав страшно спросонья. С прибрежных черемух снялась стайка мелких каких-то птах, и молча в ужасе растаяла в предрассветном тумане; отплюнув со страху добычу, противоторпедным зигзагом метнулся обратно в норку хорек; хрюкнул от неожиданности и свернулся в шар возмущенный еж; чуткая лань вылетела из орешин и помчалась, ныряя в тумане, и канула в коричневую чащу… Не обращая внимания, бобры деловито подгрызали следующее дерево.

В какой-то момент завороженный зрелищем мальчик вдруг зевнул сладко-сладко, и Булька сказал:

– А не пора ли вам спать, коллега?

Тут же и Котя появилась откуда-то, и они проводили мальчика до дома, и герцог охотно подставил спину, чтобы не шуметь неверной доской завалинки, и потом оба постояли, поджидая, пока мальчик влезет в окно, и пока не захлопнет его…

Конечно, мальчик рассказал бабушке про сон. Баба Та перекрестила его, посмеялась, расспросила о подробностях – пару дней больше ни о чем и не говорили! – а потом мальчик наконец додумался, что его всё время так задевало и тревожило.

– Баба Та, это же сон был, да?

– Конечно, солнышко.

– А как же тогда я с нашего гостевого этажа этих собак видел?

Бабушка внимательно глянула на него, вздохнула и сказала печально:

– Не знаю.

И так как-то она это сказала, что мальчик сразу понял: просто это тайна. Такая, про которую нельзя никому-никому рассказать, как про гору, видную с «гостевого» этажа, пенную океанскую волну перед сундуком на веранде, и вечное лето на Капустинке. Он уже чувствовал: много, много тайн живет вокруг него, и как же это замечательно!

…Однажды, ближе к вечеру, пошли гулять вдоль речки краем леса. Вечер выдался ясный, теплый, ярко-красный, он залил прозрачным кармином каждый стебелек, каждую кисточку, каждую ветку, и белый платок бабушки, и пыль тропки. Мальчик удивлялся, как неожиданно и явственно почему-то поредела листва на ветлах у Пахры, и в появившихся просветах видны там, за речкой, – поля, и вьющаяся по ним дорога, и разномастные крыши недалекого поселка.

– Бабушка! А пойдем до того поселка? Он же – вот же он…

– Не дойдем, – сказала бабушка, вглядываясь в неровный ряд домов и домиков, как будто в первый раз их видела, – это только кажется, что рядом. Поздно уже, да и устанешь – туда на самом деле шагать и шагать…

– Ба-а, ну пожалуйста… Пожалуйста, ба!

Бабушка сказала – ну, что ж, ну давай попробуем, и они пошли, и шли довольно долго, и речка вроде бы приближалась, но чем ближе они к ней подходили, тем хуже виделись дома на той стороне. А потом вроде и темнеть начало, как-то непривычно рано, и крыши вовсе скрылись из вида. Мальчик ещё никогда не ходил так долго в ту сторону.

– Не огорчайся, – сказала бабушка Та, когда они всё-таки решили повернуть обратно, – сходишь ещё. Всему свое время…

Зато в лес они наведывались постоянно, за всем на свете – земляникой, лесной малиной, грибами, шишками, или крепкой коряжкой, на которую можно подвесить пестролистную настурцию… Баба Та вечно говорила – ходим-то на самом деле вокруг Капустинки! – мальчик уже привык; а всё равно частенько подозревал, что бродят они иногда уже по каким-то совсем дальним краям, может, даже в другой какой-то стране, кто её разберет, а может, и вовсе на иной планете… Как-то раз в поисках необходимой бабушке травки забрались совсем далеко. Повсеместный бурелом, через который, казалось, только бабушка Та и знала, как пробиться, отчего-то кончился, хотя чистые, почти без подлеска поляны под кронами вековых дубов и сосен всё-таки перемежались изредка лесными завалами, вывороченными кокорами мощных стволов, с поросшими земляникой яминами и провалами; кое-где попавшие под мертвый ствол молодые деревца продолжали расти, зеленея из-под невнятного, расползающегося вала умерших дерев. Местность отчетливо повышалась в гору – видно было, как лес тяжело карабкается на склон, оступаясь и роняя по дороге тяжелые елки. Мальчик уже почти собрался с духом спросить – не на