Утром у меня колотилось сердце, не хватало воздуха, я лежал и делал вид, что сплю, Володя делал вид, будто ничего не замечает, а Гена ворчал и ходил снимать ленты самописцев, потому что после нашего отъезда на станцию придут люди, которые действительно станут заниматься космическими лучами, а не решать психологические проблемы или слушать звезды.

Однажды за обедом я потребовал объяснений. Напомнил Гене его слова, Володе – его недомолвки, заявил, что и сам догадываюсь кое о чем. Бугров поперхнулся, посмотрел на Гену грозным взглядом, потом сказал:

– Ладно… Теперь можно.

И я узнал. Неизвестно, кому принадлежала идея. Она была стара как мир: чтобы научиться плавать, нужно войти в воду. Чтобы стать ученым, нужно не только знать свое дело, нужно уметь думать, нужно гореть. Нужна мечта, идеал, такой, что для его достижения человек может выложиться весь, до последней молекулы. И тогда в университет пошли письма из разных концов страны. Письма были настоящими, изменился только канал передачи – на самом деле все письма были адресованы солидному научному журналу. Письма стали тестом – с их помощью студенты проверялись на мечту.

Володя не знал, сколько человек было вовлечено в работу по программе. Наверняка много. Там были химики и историки, но астрономам повезло скорее.

– Знания можно приобрести, когда есть интересная проблема, – сказал Володя. – Проблема – индикатор всего. Способности. Трудолюбие. Воля. Цельность. Мечта. Все. Если решил – отлично. Если нет, если сдался, если неурядицы свели с пути – значит, не выйдет ученого.

– Ты хочешь сказать, что я выдержал? – усмехнулся я.

Бугров хитро прищурился:

– Два вопроса в порядке последнего испытания – можно?

– Если действительно последнего…

– Чего тебе хочется, Сережа?

– Спать, – сказал я. – И дать в ухо Олегу: мог бы сказать мне раньше, я не маленький.

– Не мог – чистота эксперимента. И это все?

– Ты же знаешь, – удивился я. – Зачем спрашивать? Голос вселенной.

– И второе. Университет. В сентябре ты можешь вернуться к занятиям. На следующий курс.

Этого я не ожидал. Вернуться? Я вспомнил, какое у Одуванчика было лицо, когда он сообщал мне об отчислении, – усмешку я счел недоброй, решил, что Одуванчик думает: вот, захотел романтики, так получай. Выпутывайся, парень. В общем, я, кажется, выпутался. С чужой помощью, но ведь решал я сам. Меня испытывали, и я выдержал. Я ученый? Мне стало смешно. Что я сделал? Звездные голоса – так мало, впереди еще голос вселенной, множество дел, и я не хочу возвращаться назад. Да, я это понял, наконец: не хочу возвращаться. Хочу работать, думать, писать и учиться. Нужно многое знать, но знания хороши, если приобретены в процессе работы. Значит, нужно работать. И заниматься – по собственной программе.

– Ты смеешься – значит, понял, – резюмировал Володя.

– А ты, – сказал я. – Вы с Геной. В чем ваша роль?

– Я больше психолог, чем астрофизик, – усмехнулся Володя. – Олег эксперимент начал, мы заканчиваем. А Гена, между прочим, чуть все не испортил своим отношением к романтике. И на плато – он не выполнил программу, тебя хотели испытать на способность к действию.

– Каким образом?

– Неважно, – сказал Володя. – Это прошлое.

"Хорошо, – подумал я. – Все равно узнаю. Да и обязательно ли это: все знать? Я знаю, чего хочу, – вот главное…»

Вечером приехал шофер Толя, и все кончилось.

– Поедешь в город, – сказал Володя и, когда я попробовал возражать, добавил: – Пожалуйста, Сережа, без фраз. Горы не шутка. Мы с Геной тоже скоро вернемся, без тебя нам здесь делать нечего. Нужно отвезти наблюдения, рассказать о работе. Гена переживает всякие страхи. Он совсем извелся, и все из-за тебя. В общем, Сережа, не нужно, поезжай.