Туземцы не ударились в пляс, а продолжали сидеть неподвижно, лишь иногда прикладываясь к сосудам. Поскольку не происходило никакого действа, на коем было бы возможно собрать внимание, я перевёл взгляд на своих спутников, чьи физиономии казались родней, чем смуглые лица туземцев, и обнаружил в них некоторые изменения.

Вечно недоверчивая рожа Григория заметно помягчела, а его серенькие глазки выразили благостное умиротворение. Облокотясь на локоть, он полулежал в позе римского патриция, и всем видом изображал снисхождение к неразумным подданным. Пётр Хрущёв – напротив – помрачнел и насупился. Видимо, алкоголь пробрался к его беспокойному, вечно требующему действий мозгу. Страждущий дух Петра так и пульсировал в его морщинах. Бесхитростное лицо Вани отражало удивлённое ожидание, словно находился он пред сказочной дверью, за коей вот ужо должны были развернуться чудеса.

Наблюдение за компаньонами мне наскучило. Отхлебнув ещё туземного пива, я решил воспользоваться отсутствием внешних событий для внутренней работы пространственного конструирования. Одним лишь представлением я стал наблюдать за тем, как могут перемещаться вершины простейшего тессеракта, который в геометрии называется ещё и тетраэдром, либо трёхгранною пирамидою.

Вершинам тетраэдра для лёгкости перемещений, присвоил я свои цвета: красный, жёлтый, зелёный и синий – соответственно. Представив основание лежащим на плоскости, я стал медленно уменьшать высоту пирамиды, то есть, приближать красную вершину к земле вплоть до той поры, когда она коснулась нижнего треугольника и разрубила его прилегающими к себе рёбрами на три других треугольника, каждому из коих предстояло в дальнейшем вывернуться в самостоятельную плоскость. Вершина продолжила движение вниз, и пирамида оказалась перевёрнутой.

Работа сия никоим образом не приносит продукта, и совершается исключительно в голове, без механического воплощения. Однако, при должной тренировке можно достичь крайней чёткости воображаемого зрелища, когда вершины тетраэдра сохраняют свою цветовую идентичность, рёбра проявляют должную растяжимость, а грани сияют наподобие масляных пятен, либо мыльных пузырей.

Вслед за красной вершиной я проделал такую же эволюцию с жёлтой, затем вывернул тетраэдр при помощи зелёной вершины, и собирался уже двигать синюю, когда старый вождь протяжно запел низким голосом, порой переходящим в рокот.

Это самое пение на фоне усыпляющего ритма окончательно развлекло меня. Остатки критического разума пытались удержать восприятие мира, сосредоточиться либо на внутренней истории с тетраэдром, либо на лицах туземных трубачей, на их раздутых щеках и оттопыренных ноздрях. Задержать мысль на чём либо становилось всё сложней. Тени от пальм стремительно увеличивались, погружая мир в темноту наступающей ночи. Это явление так же не хотело удерживаться в поле внимания.

В конце концов я спросил себя: «Так ли важно теперь моё критическое восприятие мира? Не пора ли дать ему отдохнуть, и позволить себе побыть в некоей дрёме или бессмысленном оцепенении, в котором, как я заметил, находились уже все, кроме музыкантов и самого ампансакабе. Даже мои русские товарищи, Пётр Хрущёв, Григорий Кузнецов и Ваня – оказались подвержены той же прострации, что и малагасы.

С необычайной дотоле лёгкостью я перестал думать вовсе. Наверное, лишь только в детстве, да во времена своей казанской ссылки бывал я в подобных кондициях. Впрочем, вместо реальных событий жизни я увидал абсолютно бессмысленные фантазии, кои сохраняются по сей день как никчёмные воспоминания.