– Ну, гад, точно выследил нас! – прошипел сквозь зубы Генка. – Ладно, Кнышок, я сейчас тебя там усеку и такое задам по твоей заднице. Покрутишься тогда у меня, гаденыш лупоглазый!

А сам подумал: «Говорил я Жорке: давай занесем оружие в лесной схрон. А он – потом, потом. Вот и получай».

Генка сунул уду в траву, положил рядом жестяную коробку с червяками и, осторожно, прячась за высокими зарослями желтой высохшей прошлогодней травы, стал пробираться к бане. Со стороны деревни его хорошо прикрывали еще и ивовые кусты, росшие у канавы вблизи самой бани, из которой когда-то черпали воду весной для «поддачи духа» на камни.

Генка решил применить любимый партизанский прием: пробраться по углу бани на чердак через открытый к деревне «голубник» (фронтон) и сверху налететь прямо на голову Кныша. «А ты меня отсюда, гаденыш, никак не ждешь! Ну, держись теперь, оторва!»

Бесшумно, ловко цепляясь за выступающие кругляки углов сруба, Генка быстро вскарабкался вверх. На чердаке, открытом с двух сторон, никого не было. Терпко пахло сушеной листвой и пресным запахом льняной тресты. Снизу из предбанника доносился негромкий разговор двух мужчин.

– Что ты не говори, а Вепра не проведешь! Как собака чует он ворога на расстоянии, – убеждал густой, с металлическим оттенком, мужской голос.

– Охотник же! Бьет с пистоля не хуже, как со снайперки. И пистоля у него теперь особая, добре пристрелянная, с бесшумкой. Ты видел, как он из той пистоли у моста двух подрывников-партизанчиков снял? – другой голос был более глухой, человек говорил несколько громче.

– Да тише ты!.. Должен же еще этот сморчок из села подойти за своей ксивой. Недаром же мы тут с самого вечера его тикуем? Вепр нас все равно заставит его здесь ожидать, сколько на то не будет времени. Кто-кто, а ты это знаешь. Да еще и сам придет, если дело наметится особое.

– Это да. Жрать охота, а курить еще больше.

– Перебьешься!.. Ты же знаешь, запаха не должно быть. Парнишка может запросто его учуять. Они такие чуткие эти партизанчики.

– Пусть бы Вепр Графа с Болькой сюда прислал. Так они отсиживаются в теплой берлоге при консервных харчах! Бухарики сопливые!.. И еще этот Лёнька. Ворюга – первый сорт! Не пройдет мимо любого куста, чтобы что не спереть!

– Вот упакуем этого тикунка, потом сразу и перекусим, а может и чарку еще выпить дадут командосы. Вдруг расщедрится Вепр.

– А потом же Вепру о том надо сообщать. Кто пойдет?

– Спичку потянем, кому выпадет, тот и пойдет. А тушенку все равно потом вместе будем жрать.

– Эх, Вепр потом его раскрутит! Матерый, гад! Умеет языки развязывать.

– Развяжешь, когда получишь прикладом по башке да к стенке под дуло поставят! Редко кто перед этим устоит. Помнишь, как в прошлый раз он того мужика из Осиновки раскручивал. Партизан, а струю между ног пустил! И сразу же заговорил. Хуже гестаповца загибает Вепр. А как зовут этого партизаника?

– Да вроде Иваном, но нам нет дела, треснем по башке, свяжем, потом уж дело самого Вепра разбираться с ним. Но что-то хитрое замыслил с ним Грош. Сказал, чтобы мы с ним не переусердствовали. А то за него еще сами получим по башке. Серьезный, видно, тип.

– А если он сегодня не придет?

– Поляк этот Казимир с Фокой нас тогда подменят.

– А жрать то очень хочется сейчас!

– А что тебе впервой так сидеть? Я думаю, и сам Грош, ты же его знаешь, недалеко затихарился. А это неспроста. Помнишь, он нас сюда до самых кустов проводил? И если бы не эти партизаны Бухарика, то, может, и он здесь уже сидел бы.

– Да какие они партизаны? Не лучше нас. Грабят людей и только.

– Тише ты, раскудахтался здеся. Да, спутали нам все эти бухарики.