Обычно он вставал раньше неё, но ей не хотелось его будить. Его широкая обнажённая грудь спокойно вздымалась во сне, но Мэри знала, сколько душевных порывов и бурь, сколько пылкости, силы и света было в этой груди, и от осознания этого с каждым днём любила его всё сильнее, хотя казалось, что сильнее любить уже нельзя. Она любила его и любила их жизнь ― странную жизнь кочевников, путешествующих по свету, любила «Рассвет» и их маленькую каюту, единственным украшением которой были акварельные пейзажи Мэри, но и этого ей было достаточно для их общего счастья. Да и как могло быть иначе, если днём он дарил ей целый мир, а ночью ― необъятную Вселенную?..

Волосы Люка, как всегда, растрепались, как у мальчишки. Не сдержавшись, Мэри осторожно коснулась их, отвела со лба светло-русые пряди. Он вздохнул и повернулся во сне. На его спине, ближе к плечу, были едва заметны два шрама. Видя их, Мэри каждый раз думала о том дне, когда Люк второй раз вернулся к ней. Даже от мысли о том, что всё могло быть иначе, у неё перехватывало дыхание и сердце на мгновение замирало и пропускало удар. Если бы она тогда потеряла его, мир бы не рухнул, нет.

Но в этом мире для неё навсегда бы погасли все звёзды.

***

Он открыл глаза, чувствуя, как какая-то полнота и лёгкость наполняют его душу. Ему вдруг показалось, что он проспал, но погода была ясной, за дверью каюты было тихо, и он решил, что ничего страшного не случится, если сегодня он появится немного позже.

Люк повернулся к иллюминатору и долго смотрел на силуэт жены в солнечных лучах. Мэри стояла спиной к нему, глядя на море, совсем как он сам накануне. Она была босиком, и под ночной рубашкой слегка проступали контуры её изящной фигуры, почти не изменившийся после рождения сына. Она ещё не успела расчесать волосы, и солнечный свет играл в их каштановых волнах, создавая вокруг неё сверкающий золотистый ореол. Люку вспомнилось, как он смотрел на неё на берегу в тот день, когда они встретились в Сияющем мире. Тот лотос, который он тогда подарил ей, всё ещё цвёл и не увядал, как и обещал Люк.

Ему казалось, что он может смотреть на это вечно. Но вот Мэри обернулась и посмотрела на него с той особенной улыбкой, которая ― он знал это! ― предназначалась лишь для него одного.

– Доброе утро, мой капитан.

И такие знакомые ей, такие любимые ею искорки тысячи солнц вспыхнули в его глазах.

***

Хотя она и пыталась успокоить Люка, на душе у неё временами тоже бывало тревожно. Одиннадцать лет ― не так уж и много; Артур, по сути, ещё ребёнок. Но Люк был прав: каждый день в мальчике что-то менялось, и порой Мэри ловила себя на мысли, что взгляд сына кажется ей взглядом взрослого человека.

Не всегда, конечно. Артур не был тем, про кого говорят «маленький взрослый». Он любил играть с двоюродными сёстрами, легко сходился с ровесниками и с людьми постарше, какой бы они ни были национальности. Мэри часто думала, что мальчик растёт гораздо более общительным и открытым, чем она сама, да и чем Люк, пожалуй, тоже.

Но была у него и какая-то другая сторона. Когда она брала верх, Артур мог часами оставаться в одиночестве, и тогда его обществом становились морские волны или кисти с красками. Мэри знала о том уголке, где сын любил проводить время, но никогда не заглядывала туда, если знала, что Артур там. Шхуна сама по себе была в какой-то степени замкнутым пространством, поэтому оказаться в одиночестве на ней нередко было затруднительно. А Мэри как никто понимала, как много значит иногда бывать с собой один на один, прислушиваясь к тому, что многие называют внутренним голосом, а её муж и его брат ―