– Попроси, чтобы и мне купили конфету, – говорил кто-то сверху. – Я тоже хочу.

– Какую?

– Вон ту. С пробкой!

Сколько ни пытался, Женька не мог ответить, кто это говорил? Возможно, это был отец. Не мог он утверждать и то, был ли разговор вообще? Но диалог всплывал, и это заставляло думать. Лишь сорт конфеты, о которой просили, с годами становился яснее.

2

Может быть, потому что конфеты, которые покупал неизвестный, назывались не «Мишка на Севере», как привык Женька – с пенсии их ему покупала бабушка, – а каким-то закомуристым именем «Кавказские». Может быть, оттого что не мог вспомнить отца – мучился, силился и не мог. Но с тех пор шоколад Женьке не нравился. Даже пенка в стакане какао – дежурном меню детского сада – могла испортить ему настроение. В отместку Женька опускал в горячий напиток плавленый сырок «Дружба» – этот продукт включали в рацион, чтобы повысить «выход», – и медленно, морщась от боли в обжигаемых пальцах, тянул его обратно. При этом «Дружба» превращалась в толстую липучку, похожую на ливерную колбасу. «Сорок шесть копеек за кило!» – радостно сообщал всем Женька.

Дети смеялись. А воспитательница Анна Арсентьевна, довольно полная женщина, кричала на него разными словами. Правда, кричала больше для острастки. На самом деле она благоволила Женьке. «Не то, что другие», – докладывала она, когда Женьку забирали домой. И еще благоволила за самостоятельность. Если группа собиралась гулять, Анна Арсентьевна пыталась помочь Женьке. Но Женька наотрез отказывался. «Я сам!» – объявлял он громко. И продолжал застегивать пуговицы на цигейковой шубе, натягивать шерстяные носки и вставлять ноги в чесанки, купленные на вырост. А когда выходил с санками на крыльцо, дети уже тянулись с площадки обратно.

На самом деле и мама, и бабушка прекрасно знали, откуда взялось это – «Я сам». Они хорошо помнили, как Женька с младенчества мог настоять на своем. По ночам он орал. Бабушка порывалась подойти – в отношении Женьки ее опыт работал с перебоями. Но мама, воспитатель новой формации, заявляла: «Прокричится и успокоится». На этой почве они даже ссорились. Крик прекращался лишь в одном случае. Если оба наставника – именно оба, это «условие» было железным – появлялись над Женькиной кроваткой. В поле его зрения. Мама и бабушка склонялись к Женьке и каждый раз видели одно и то же. Ребенок был абсолютно спокойным. Закрыв глаза, он держал голову на теплой подушке и монотонно орал. Таким способом он требовал к себе внимания. А где в кроватке возьмешь другой?

Мама считала, что характер у сына от бабушек.

– Да ты сама такая же, – подшучивал Женька над нею, когда немного подрос. – Все мы одинаковые.

3

Самым неприятным воспоминанием было то, что Женьку могли обозвать безотцовщиной. Наверное, поэтому он выглядел неулыбой с внимательными глазами, которые как бы уже заранее, не дожидаясь, что кто-то попытается обидеть, ставили по периметру его существования заслон. Этим Женька ни с кем не делился. Даже с бабушкой. Но обиды воспринимал как большую несправедливость. Он же не виноват, что у него нет отца? Это вообще было первое настоящее чувство, которое он начал ощущать в себе. Бабушка объясняла, что чувства положены каждому, но появляются они «по возрасту». Теперь вот появились у него. Пусть неприятные, но свои.

Если бы безотцовщиной его назвал кто-то из сверстников, Женька полез бы в драку. Однако так поступали взрослые, так что приходилось терпеть. От невозможности выхода переживания выливались в слезы. Ночами Женька плакал в подушку. Утром ему было стыдно. «Мужчины не плачут, – повторял он слова бабушки, – они огорчаются». Но уже следующей ночью все повторялось. Огорчаться, как мужчина, Женька пока не умел, поэтому оставалось одно – реветь. Или бороться!