– Здравствуй, Тензи, – улыбнулся Герман. – Как настроение? Все работаешь. Наверно, устала бабулек с мамочками слушать. Оставь ты этот журнал, посиди кофе выпей.

Тензи улыбнулась сначала журналу, а потом подняла глаза на Германа. И чего там Лилит про него говорит…

– Спасибо, – тепло улыбнулась Тензи. Чашка с Парижем приятно обожгла руки. – Ты опять здесь?

– Да, знаешь… приехал к маме на пару дней, вот зашёл посмотреть, как тут все… Никто тебя не обижает?

– Нет – Тензи мечтательно закрыла глаза. – Пью из этой кружки, каждый раз, когда ты мне кофе приносишь… и в груди отдаётся стук каблучков по брусчатке Парижа. И в голове песня – est-ce que tu revienne(в сноски: если ты вернёшься)… И как будто у Эйфелевой башни танцую.

Герман спрятал улыбку в шарфе. Он словно видел прямо сейчас, как Тензи кружится под эту самую песню у Эйфелевой башни. И от этого внутри было тепло. Как бывает, если выпить ведро кофе, который целый вечер варил любимый человек.

– Часто к маме ездишь, – вырвала его из размышлений Тензи. – С ней все хорошо?

– Да, да… просто что-то давно ее не навещал… Да и знаешь, хочу быть рядом почаще.

С тобой – хотел добавить он, но вовремя поперхнулся. Кружка с Парижем стояла у него дома вместе с остальной посудой, но он никому не разрешал из неё пить. Даже маме. Ее он купил для Тензи, когда услышал, как она пела по-французски, протирая полки с товаром. Он как раз притаился под окном магазина, чтобы после смены она не шла одна домой по темноте. Чтобы не выглядеть замечтавшимся идиотом, не стоять и не мять обветренными покрасневшими пальцами край пальто, Герман спросил: