Ощущение, что день будет особенным, таяло вместе с рабочим временем. Рабочее время было нормированным, но при этом легко растягивалось, если возникала производственная необходимость. Причем, что интересно, в расчетном листке фактическое количество этого гуттаперчевого времени не отражалось, ибо по должностной инструкции оно было нормировано. Абсурд, учитывая специфику работы. По закону полагалось сверхурочные оплачивать, а по факту работодатель не собирался этого делать. Вот и получалось, что работник оставался сверхурочно не по причине аврала или аварийной ситуации, а исключительно по «собственному желанию», и оплате сия прихоть не подлежала. Как ни странно, в наше время всё ещё существовали такие оплоты неразберихи в пользу работодателя. Недовольному указывали на дверь, при этом непременно добавляя, что «на его место стоят в очередь в шляпах». Почему в шляпах, и где та очередь, никто не уточнял, но энтузиазм требовать положенное пропадал. Как ни странно, пугалка работала. Хоть и мизерная была зарплата, но люди держались за то, что есть, прекрасно олицетворяя собой тезис, что синица в руках лучше журавля в небе.

Названия и аббревиатуры этой организации не имеют к нашей истории никакого отношения, поэтому мы их опустим. Какая разница как назывался этот оплот торговли и досуга. Затёртые супермаркетами, в недрах городов, они всё ещё существуют, и в них всё ещё есть жизнь.

Иван Мурашко работал здесь «мастером на все руки» и «во все бочки затычкой», совмещая несколько ставок. Со всеми совмещениями получалась так себе сумма. Впрочем, этот факт к фабуле не относится, скорее к предлагаемым обстоятельствам, которые накладывают неизгладимый отпечаток на индивидуума. Увы, человека с маленькой зарплатой видно сразу. И дело тут не в дорогой одежде, вернее, в её отсутствии, а в общей пожухлости облика. Такой человек не верит в лучшее.

Иван давно поставил на себе крест. С тех пор, как она исчезла из его жизни, эта самая жизнь стала ему не интересна. На работе погружался в дела с головой, радовался если тонул и захлёбывался, тогда не оставалось свободного времени. А это хорошо. Лишнее время – лишние мысли. Вот и сегодня, нашёл себе дополнительные дела, ковырялся в проводах, стараясь развеять странное утреннее чувство. Но уже стемнело. День не оправдал ожиданий. Оставив всё на рабочем столе, дабы утром продолжить, Иван сходил вымыть руки. Покидал в лицо холодные пригоршни воды. Вернувшись, переоделся, подхватил сумку, вывалил на вахте горсть ключей, расписавшись за каждый, и вышел в вечерний город.

Он не любил это время. В сумерках чувствовал себя неуютно. Людской поток редел, и город являл другие лики и другие ощущения. Иван не торопился домой, шёл медленно, проветривая лёгкие и голову. Сквозь вечереющий город неизбежно проступала собственная безысходность. Другая жизнь, жизнь после «если бы она не уехала», пробивалась через сумеречную завесу и бередила сердце смутной надеждой. Иван не верил ей. Потому что («если бы» да «кабы») жизнь не терпит сослагательного наклонения.

В её окне горел свет.

Раз, два, три. Третий этаж, второй подъезд, окно справа. Да, он не ошибся, свет горел в её окне. У Ивана мгновенно пересохло в горле, он судорожно сглотнул и остановился, как вкопанный. Каждый день, сколько себя помнил, смотрел на эти окна. С разными мыслями и чувствами, но каждый. Единственное на что он никогда бы не согласился – переехать в другое место. Туда, где не будет этих окон. Ему необходимо их видеть, будто от этого зависит его жизнь. Будто они его точка опоры. Выбей её и всё рухнет. А может он просто знал, что однажды она вернётся? Капитолина, Капа Мурина, громкая смешливая девочка из соседнего подъезда, которую не получалось забыть. Судьба издевательски вложила его душу в неказистое тело, лишив всяких шансов. Их не могло быть априори, впрочем, никогда и не было. Он – маленький, она – большая; он – тихий, она – громкая; он – обычный, она – роскошная. О чём тут говорить? Она – Капитолина, он – Мурашка. Так его звали во дворе и в школе, пожалуй, и имени не помнили – Мурашка и всё тут.