***

– А случись проезжать какому-нибудь чину, ну, скажем класса осьмого или….

– Осьмой класс, это что-то, кажется вроде гвардейского штабс-капитана? М-да уж…, – перебил Янова Глечик.

– И штабс-капитан может в рожу сунуть, коли окажется на постоялом дворе единственным, на манер важной особы. А хотя…. Да что там осьмого, сразу шестого или пятого…, – поддержал беседу Алов.

– Не кто-нибудь, а генерал- провиантмейстер…, – ответил Николай Васильевич.

Он развернулся в пол-оборота к окну, долго рассматривал суетящихся крестьян, которые с большим усердием разбрасывали по постоялому двору солому. Это был уже не тот странный и нелюдимый постоялец, добровольно заперший себя в номере. К тому же, не смотря на свою осеннюю серость, мир стал оживать.

– А может это приснопамятный херсонский помещик? – не унимался Глечик.

– Да, – вздохнул Гоголь, – Непременно пятого, и непременно генерал…. Но…. Обойдёмся в этот раз без херсонского помещика.

– Ну, генерал, так генерал, – согласился Янов, – А ну как блеснёт тот генерал эполетами или шнурами с золотом и всё, вот оно солнце российской империи для подвернувшегося смотрителя или на худой конец, коллежского регистратора в учреждении, которому положи, да хоть о пяти жизней, всё одно, не хватит дослужиться до такого чина. Такому генералу и известие посылать не требуется, дабы упредить, что вот-вот появится значимое лицо. Шепнёт кучер словечко половому или другому человечку, так в миг ему и подножку в экипаже откинут и за ручку придержат. И вот уже идёт генерал по соломке аки по перине. Вот что значит иметь чин.

– Так, а вы после нежинского (лицея) кем вышли? – поддел Гоголя Глечик, – Даже дворянская грамота не поспособствовала.

– Кем вышел, тем и остался, так что не гожусь я для чиновничьей службы, – парировал писатель, зачем-то поправляя цветастые занавеси на окне.

– Ну, вот тебе и ответ. Всё от образованности, но все же чин, это важнее. Вона как Меншиков при Государе Петре, так и вовсе писать не умел, однако достиг просто немыслимой высоты власти и положения, а как лишился протекции, так и остался ни с чем.

– Образованность зависит от денег, а вот способности к рассуждению, это уже природный дар. Слепое чинопочитание, вот одна из голов гидры, что пожирает общество, будь оно хоть в Малыя или Белыя и в самой Великия….

Николай Васильевич прервался и стал внимательно рассматривать приближающийся к трактиру экипаж.

Расположившись у двери, господин Янов прислушался и, указывая на выход, произнёс:

– Ладно, у вас гость…. Только не разочаровывайте его сразу. Он человек хороший, умный, образованный и что очень приятно, вежливый.

– Да, да, лишишься Анненкова…, – поддержал Глечик, – другого такого переписчика найти будет очень сложно. Вот так-то, Николенька.

Николай Васильевич взглянул на своих собеседников.

– Ну, ну, – замахал руками Алов, – Не стоит так уж осуждающе относиться к своему прошлому с высоты своих лет. А прошлое, Николенька, это мы. Ты сам так решил и что-либо изменить уже невозможно.

Алов зашёл за ширму и вскоре появился вновь, держа в руках плащ и цилиндр. Водрузив головной убор, он громко хлопнул по нему и заключил:

– Нет, други, он теперь предпочитает, чтобы к нему обращались не иначе как Николай Васильевич. Он у нас натура нежная, ранимая. Состоявшийся писатель как ни как. Уж, господа, тут иначе не скажешь. Однако, – внезапно, ироничный тон сменился на холодную твёрдость, – месье Гоголь, хочу вас предупредить, вы стоите в шаге от фатальной ошибки. Запомните мои слова, хорошенько запомните…, а хотя….

Он махнул рукой.

– Сто-о-ой, – донёсся с улицы голос кучера.