– Да ты че обурел?

– Мы тарелочку не разбили. Никаких съемок быть не может.

– Да далась тебе эта тарелочка! Тут такой кадр. Он щас свалит, где мы такого возьмем?

– Ну иди скажи ему, что хочешь его в кино снять. Саня придет, разобьем тарелочку, и снимай его хоть до самого конца света.

– Не, до конца света – это долго. Мы фильм раньше должны отснять, нам еще Канны выигрывать. Блин, кто из нас режиссер? Я тут главный, так что давай включай камеру и пошли к нему.

– Здесь все равно снимать нельзя.

– Че это нельзя?

– Без разрешения нельзя.

– Да блин, вы все сговорились, что ли? Давай купим по-быстрому тарелку, расфигачим и снимем его на улице.

– Давай, только без саниной подписи тарелочка недействительна будет.

– Как это недействительна?

– Так. Нужно, чтобы вся съемочная группа расписалась. Иначе косячное кино выйдет.

– Бред какой-то.

Пока мы спорили с Марком, великан уже выбрал кукурузу, встал, махнув гривой, и направился к кассам. Я упустил его из виду.

– Где он? Блин, это все ты!

– Да куда он денется? К кассе по-любому пойдет. Как вообще можно потерять двухметрового амбала? Это же тебе не морская свинка.

– Иди ты.

Я стоял у кассы и смотрел на великана. Черт, настоящий Шакил О’Нил, только белый. Он вытащил из футляра очки и напялил на свою огромную голову. Ну точно, видит фигово. Привет, кэп, типа.

Как только он расплатился, я бросился к нему.

– Здрасте!

Черт, я реально ему в пупок дышу, ну, чуть повыше.

– Здрасте…

Он вытаращил на меня глаза, будто я был зеленый марсианин в фиолетовых лосинах.

– Мы снимаем кино и хотели бы задать вам на камеру несколько вопросов.

– Какое кино?

– У него нет еще названия, но оно про апокалипсис.

– Никакого кино, никакого апокалипсиса, никаких вопросов! – прогремел великан. – Не трогайте меня!

Он закрыл лицо ладонью, присел и, втянув голову в плечи, побежал в полуприсяде к выходу. Ей богу, у него были километровые шаги. Выглядело это смешно, но засмеяться я не успел, я рванул за ним – да где там. Великан учесал от меня, как «феррари» от «запорожца».

– Блин! – пожаловался я Марку.

– Тарелочка, – разъяснил он.

– Да иди ты!

– Угу, вместе пошли. Саня уже на месте. Эсэмэснул.

Новиков ждал нас на месте с огромной алюминиевой кастрюлей.

– Это че? – удивился я.

– Вы же сами просили.

– Мы просили тебя тарелочку принести.

– Тарелки все грязные были. Раковина под завязку.

– Ну и на фига нам кастрюля?

– А тарелка на фига? Есть че-то будем? Или реквизит?

– Угу, реквизит. Блин, че так трудно-то все?

– Тарелку разбить надо, – разъяснил Сане Марк. – Чтобы кино понтовое вышло.

– А-а-а. А вы че тарелку не взяли?

– Я не знал.

– А я не знал, что вы не знаете.

– Вот и не фиг было говорить. Давно бы уже снимали.

– Длинного уже сняли!

– Какого длинного? Вы че тут, уже наснимали че-то без меня? Вот уроды, тоже мне товарищи!

– Ниче мы не снимали, давайте уже разобьем эту чертову тарелку. Кастрюля покатит?

– Да фиг знает! – пожал плечами Марк.

– Ее ж все равно не разобьешь.

– Конечно, не разобьешь! Она алюминиевая, – подтвердил Новиков. – Меня самого потом разобьют за эту кастрюлю. Ее батя мамке на восьмое марта подарил.

Больше я не мог слушать этот бред. Я развернулся и поперся в магазин.

– Дайте тарелку! – говорю розовощекой продавщице.

– Вам глубокую или неглубокую?

– Без разницы. Давайте неглубокую.

– Неглубоких нет. Только глубокие осталось.

– А это что?

– Это на витрине. С витрины не отдам. Она поколотая.

Нет, ну что за долбаный штамп? Это же не из кино продавщица. Почему она спрашивает и отвечает, как все продавщицы и официантки в кино?

– Давайте поколотую!

– Я вам поколотую продам, а вы потом жаловаться придете!