– Менесфей помер, – врывается в кухню Стасипп.

– Ну так что с того? – равнодушно отзывается Алкеста, тесто на пару с кухаркой мешая.

– Жрецы храма Зевса за тобой пришли. Хотят огласить волю покойного.

– Пусть тебе огласят. Я хлеба приготовляю, разве не видишь? – Алкеста продолжает с прежней силой месить тесто.

– Отложи занятие! – Стасипп недоволен упрямством дочери.

– И не подумаю. – Алкеста убирает тыльной частью кисти руки локон, выбившийся из-под платка. Мука появляется полосой и на лбу, и на кончике носа.

Препирательства прерывает жрец. Дородный муж в зрелых годах, эллин, в длинных, до полу, белых одеяниях, почтительно оттесняет от дверного проёма взбешённого Стасиппа, входит на кухню. В руках гостя объёмный свиток с храмовыми печатями.

– Ты ли Алкеста, дочь Стасиппа? – обращается жрец к деве.

Кухарка перенимает у Алкесты ровный ком теста.

– Я и есть Алкеста, – отзывается дева. У Алкесты из украшений только белая пшеничная мука.

– Видишь ли ты, дочь Стасиппа, этот свиток? – Жрец постукивает свитком по кухонному столу.

– Вижу, – подтверждает дева.

– Ну так вот. Это не просто свиток, это воля моего лучшего товарища Менесфея. Два дня тому назад клятвенно обещал я ему, что приведу тебя к его телу и над телом оглашу завещание в присутствии слуг и рабов. Ты же не думаешь, что я, выборный жрец полиса Александрии, посмею нарушить взятые на себя обязательства?

В дверях появляется второй жрец, точная копия первого.

– Мне надо собраться и привести себя в порядок. – Алкеста показывает жрецу руки.

– Ни к чему долгие сборы. Гиматий накинь, и пойдём. Не замёрзнешь. Сегодня очень тепло. Не зима, а ранняя осень. – Жрец оглядывается на дверь.

Второй жрец вполголоса предлагает первому решенье проблемы:

– Пригласить жезлоносцев?

– Думаю, втроём со строптивицей управимся сами.

Главный жрец вопросительно смотрит на Стасиппа. Стасипп кивает головой. Эхем приносит Алкесте отцовский гиматий и шаль. В сопровождении жрецов и отца Алкеста покидает дом, так и не помыв от теста руки. Дорога до поместья отлично знакома всем участникам процессии. На этот раз столичная дева сосредоточенно печальна и не поёт. Долгий путь проходит тягостно, без разговоров. У ворот поместья шествующих встречает выстроившаяся в два неравных ряда прислуга Менесфея. Ряд первый мужской, превосходит ряд женский, в нём десять рабов разных возрастов, от шестнадцати до тридцати. Ряд женский состоит из пяти дев. Две из них – белолицые эллинки, остальные трое – загорелые до черноты рабыни. Раздаётся разноголосое «хайре». Жрецы и Стасипп проходят в дом, где и их встречает управляющий поместьем, Лай. Алкеста задерживается у построения слуг, медленно обходит как женский ряд, так и мужской, узнавая имена и вглядываясь в лица.

– Хайре, хозяйка! – учтиво первым приветствует Лай деву, тем громким приветствием повергая прочих слуг в растерянность.

Алкеста гордо поднимает голову, читает короткую молитву, с молитвой входит в дом Менесфея. Лай протягивает деве синий платок, указывает взглядом на лоб. Алкеста вытирает со лба остатки муки. Жрецы оглашают у тела покойного его волю. Дева на редкость рассеянна, часто оглядывается по сторонам, долгим списком имущества не интересуется. Однако её рассеянности приходит конец на словах завещания «никто не имеет права принуждать Алкесту к вступлению в брак против её воли, покуда она проживает в поместье». Дева широко улыбается, сначала скидывает с себя шаль, а потом и развязывает головной платок. С тем победным видом дева внимает заключению главного жреца.

– Итак, по условиям завещания всё своё имущество покойный Менесфей передал «под разумное владение Алкесте, дочери Стасиппа».