И очи прячу со слезьми досады.

А то вдруг посреди унылых пеней

Спрошу себя, как может этот остов

Все жить, вдали от ваших вдохновений?

Скажи, Любовь, быть может, дело просто в

Том, чтоб любить? И ты и есть тот гений,

Что жизнь вселяет в жителя погостов?

Седой белобородый старичок,

Не побоясь всех трудностей дороги,

Прочь поспешает от семьи, в тревоге

Об немощном, который в путь потек.

А тот влечет стопы нетвердых ног

Со днями, что вот-вот обрежут боги,

Борзо минуя ямы и пороги,

Под бремем лет и средствами убог, –

И в Рим является, следя наитью,

Чтоб изблизи взглянуть на лик Того,

Кого на небе вскоре узрит лично.

Так в каждой по людскому общежитью

Ищу, о светоч сердца моего, –

А не проглянете ль вы в ней мистично?

Град горьких слез роняю я из глаз

И в воздух тучи вздохов насылаю,

Едва случайно вас в толпе узнаю:

Ведь вы мою порвали с миром связь.

Но вы в глаза мне смотрите, смеясь,

И я все бури тотчас усмиряю,

И огнь, меня палящий, погашаю:

Зачем нежны и кротки вы тотчас?

Но, леденея, застываю вновь:

Вы повернулись, вы ушли – и с вами

Прешли судьба и звезды, и любовь.

Распахнутая вашими очами,

Душа болит и источает кровь –

И стелется за вашими стопами.

Едва направлю взгляд на вас в тот час,

Когда красой сияет дама света,

Душа полна немеркнущего света,

Который пепелит меня тотчас.

И сердце говорит мне: Се тот час!

Се не созрел ли для того ты света?

И вот, как человек, лишенный света,

Я двигаюсь, бессмысленно топчась.

Вот, убоявшись гибели, бегу,

Однако не столь скоро, чтобы плачу

Из глаз моих не прядать на бегу.

Не то, чтобы сочувствьем небрегу,

Но, на кого в бегах ни набегу, –

Молчу про все и в одиночку плачу.

Есть в мире существа, чей гордый зрак

Сияющее солнышко прельщает,

И есть иные, коих свет стращает

И чьи глаза ласкает только мрак.

Но есть и третьи, что с сияньем в брак

Вступают, их же в пепел обращает

Светильник, чем, по долгу, просвещает, –

Я с ними, с третьими, я им не враг:

Зане блистанье мной невыносимо

Той женщины, от коей мне не сбечь

Ни в нощи тень, ни в нору не залечь.

С глазами красными, как бы от дыма, –

Не волен я за ней стопы не влечь –

Чтоб кучкой пепла стать необратимо.

Стыдясь того, что до сих пор не смог,

Сударыня, в стихах ваш блеск прославить, –

Могу вас тем хотя бы позабавить,

Что никакой иной меня не влек.

А этот труд для рук моих жесток:

Писать – еще б полдела, дело – править,

И стоит мне объем работ представить,

Как страх меня берет под локоток.

Ловлю себя на том, что отверзаю

Подчас уста, но голос с них нейдет,

А гнать его чрез силу не дерзаю.

Рука, пожалуй, стих писать пойдет,

Да вдруг замрет – и вон перо бросаю:

Еще атака, захлебнулась, вот!

О милый враг мой, верных сотню раз,

Пытаясь с вами честно замириться,

Я сердце вам сдавал, но вы, царица,

Сей низменный трофей гоняли с глаз.

Меж тем оно, опальное у вас,

Могло б найти еще пред кем раскрыться…

Но я ведь тоже не могу прельститься

Твердыней, что без боя вам сдалась, –

А по сему вам шлю его обратно:

Дадите ли убежище ему?

Нет, вновь прогнали с глаз – и так стократно.

Тем бой сбиваем сердцу моему

Мы оба, но вы больше, потому

Что любит вас – как вам ни неприятно!

Любого обитателя земли,

Опричь тех, коим ненавистно солнце,

К трудам зовет, забрезжив, новый день.

Но только небо зажигает звезды,

Всяк возвращается: кто в дом, кто в лес, –

Вздремнуть, покамест не горит заря.

А я, как только вспыхнула заря,