Тайник у прокурора в клети! Шутки ловкого Мишутки. Хохочут. Кроме фотографа. Они не принимают на равных этого дедка! Михалыч, да Михалыч. И сам чуть так не назвал.
– Тут кто-то! – говорит один.
– Да крыс полно. Как-то вдвоём с Лелькой… Ха-ха-ха!
Именно благодаря ей он помощник оператора. Бывало, оформят то в цех, то дворником, а работает в клубе и.о. худрука. Один звонок её папаши в отдел кадров, и встречают с объятиями, которых ждёт и Лелька, бегая за ним под хохот киногруппы. Ну и ну! Юристы работают с её папой! Опять хохот!
Михалыч хамовато:
– Где тайник?
Кромкин глядит мягко, мол, терпи «ценного работника».
Впервые внутри при ярком фонаре (не фонарике). Вот уголок, где был пистолет, а вот этажерка, которую они с Лелькой втащили, а вот шкаф… Открыт? Нет, нет, только не это!
– Ну, что туда уставился? – хамит Михалыч.
– Крыса.
– Крыс боишься, герой? Руку к тайнику, вполоборота и голову на меня, не двигайся!
Нитки нет! Крысы – тоже. Её и не было. А вот нитка была. Где-то дверь отворена: волна холода, как ветер с кладбища.
Обратно во мраке. Наручники, от которых отвык, вновь на руках. Прямо повторный арест.
От публики таит эмоции великолепный актёр:
– Неплохой у Зайцева дровяник!
– А это – дровяники?
– И в нашем в доме какое-то время топили плиты дровами. Давно – газ, а клети не отбирают.
– А что, удобно!
– Оружие хранить!
Ха-ха-ха!
Он не в этой компании. Не та вольная прогулка, когда фотографировался с двумя плохо одетыми ментами, заказав снимок на память…
Опять в крепость под крепкие замки.
– Кем открыт второй тайник? Крысы!
– Кого ты так? – любопытный Артём Горцев.
– Неплохие рифмовки! А тайник не один?..
– Как «не один»?
– Ты сказал: «второй».
Идея! Эврика!
– Да, мой тайник не в уголке на бетонной балке. Фотограф: «Вытяни руку». Я и вытянул к тому уголку. А на моём оборвана оградительная нитка. Открыт кем-то другим.
– «Моя жизнь висела на ниточке…» Японский стих!
– Неудивительно, у меня две кликухи, и обе японские.
– Ха-ха-ха! Мишель, поэма для детей!
– Если не зверьки, а люди, и один накрысятничал?
– А кто-то… мог?
– Один отпетый уголовник, не дай бог, убийца!
– У тебя такой друг?
– Пригрел мой брат от доброты. Этот тип мог своё упрятать в мой тайник.
– А чего не в тот «уголок»?
– В «уголке» могли изгрызть крысы.
– Он там хранит ценные бумаги или деньги!
– Догадки, не более того.
Великолепная идея о втором тайнике и пригретом рецидивисте. Но, скорей всего, ему оформляют документы на выход, идёт проявка фотографий. Как проявят, так выгонят на волю!
Гора, в ней туннель. Длинный коридор не под домом, под горой. Мишель входит в гору… Выход, увы, не брезжит. Впереди шагает Кромкин. Он не такой, как теперь, не менее пятьдесят шестого размера. Во сне, каким был давно, крепким, но не объёмным. «Семён Григорьевич, идите медленней! Я не пойму, куда мы!» Кромкин оборачивается, а лицо другое! Клацает ружейным затвором рот, не добродушно-толстогубый, а тонкий, как у пытальщика в тот первый, глуповатый допрос.
Пётр
Тюремное утро. Уровень бульдога, которого выгуливают на поводке. В коридор до туалета и обратно. Вышагивает: метрономос; метрономос…
…Они с братом маленькие. Идут в тир. Грандмаман любит оружие и невольно готовит противников режима. Месть тем, кто медленно вызволяет «папа» и он умирает в шахте. Тем, кто анекдоты Пьера о Ленине, не считает анекдотами. Ну, и Серж с Евдокией в лагерях.