И снова прозвучал тяжелый, низкий звук, словно ревело раненое животное. Ему откликнулись человеческие голоса, и на этот раз, говорили за спиной и сверху. Отчаянное желание обернуться и увидеть свою судьбу смешалось в его сердце со страхом, тело скрючилось, и отчаянно подвело пустое чрево. Словно разрывая какую-то связь, Тесугу обернулся.

Каменная хижина, в которой он находился, тоже была освещена, и освещена огнем. На её вершине стояли три фигуры, сжимавшие в руках факелы. Обычное дело в темное время – но фигуры не были человеческие. Их тела словно расходились книзу, скрывая ноги, а пламя бросало отсвет на головы причудливой, нечеловеческой формы. Один казался похожим на быка, и Тесугу даже почудились рога у него на голове, от лица второго отходил длинный клюв.

Снова прозвучал хриплый, нечеловеческий рев, а за ним голос откуда-то сверху выкрикнул:

– Эцу, величайший из Древних! Мы снова здесь, в месте твоего гнева! Мы просим тебя, смилуйся над нами! Убереги нас от черного ветра, от каменной воды, от огненной смерти!

Ему ответили ревом, а в голове Тесугу, несмотря на всю сумятицу, пронеслось: «как вода может быть каменной?».

– Ты велел нам стать на страже в месте, где были соединены миры, и мы сделали так. Ты раскрыл мудрость свою, и рассказал, как утишить предков, и мы сделали так. Ты…

Голос продолжал говорить, а Тесугу, озираясь по сторонам, вдруг понял, что Первые, каменные великаны, на месте. Они не ожили, не протянули свои появившиеся руки, чтобы забрать его. Но тогда кто же говорит сверху?

Голос между тем продолжал, обращаясь теперь уже не к Древним, чьи костры начинали загораться в небе, а к другим народам земли. К рогатым братьям и турам, к лисицам и волкам, к кабанам и горным братьям, и каждое обращение он заканчивал хриплым непонятным словом на языке этого народа. Тесугу дрожал, не понимая, от страха или от холода, ибо ночь не была теплой, и краем уха слышал какую-то возню за спиной. Боясь оторвать глаза от огней, он не оборачивался, но вдруг его слух прорезал плач. Это был не крик, не стон, не вопль, а именно плач, словно у ребенка, которого наказали матери, и звучал звук до того странно, что горло его перехватило. Потом до него донеслись звуки, похожие на борьбу, вскрик и удар, за которым последовал тихий стон.

Раздались шаги, и он ощутил, как кто-то подходит к нему сзади.

– Пришел час темноты! – выкрикнул голос сверху, – пусть погаснет огонь человека и только лики Древних увидят, как будет выполнен их закон!

И тени заколыхались по краям охваченного зыбкими огнями круга, а потом огни начали гаснуть поочередно. И Тесугу казалось, что их темнота вползает в него самого, тяжелая и непроглядная. Он не опускал голову, тело как будто онемело, но знал, что тот, кто подошел к нему сзади, по-прежнему там, ощущал его присутствие, жар его тела, силу его гнева. Наконец, погас последний огонь, и голос сверху выкрикнул:

– Пусть те, кто выбран Первыми, подойдут!

И Тесугу увидел, как фигуры с неразличимыми в потемках лицами, шагнули вперед из ставшего почти невидимым круга людей. И, через миг, он ощутил, как кто-то схватил его за шею и прошептал на ухо:

– Пей!

И что-то мелькнуло перед его лицом, и холодный камень ткнулся в губы.

– Да возьми же! – раздраженно прошипел тот же голос, и Тесугу подхватил, смутно осознавая, что это что-то вроде маленького сосуда, с сильно пахнущим содержимым. Как ему и было велено, он повернул чашу и сделал глоток.

Такого ему еще пробовать не доводилось. Это была и не вода, и не еда – жидкая кашица с пряным и горьким вкусом, он которой щипало язык и сводило щеки. Но его пустой живот требовал этого едва ли не настойчивее, чем стоявший за ним некто, и Тесугу все опрокидывал и опрокидывал чашу, давясь и захлебываясь содержимым, пока она не опустела. Он отнял её от губ, все еще пытаясь осознать тот вкус, который сейчас стоял во рту, и рука вырвала чашу из его рук.