Триумфатор этого не слышал, он старательно тушил огонь. Ему было несказанно хорошо от настоящего, но еще более – от предстоящего будущего, где у него должна быть абсолютная власть. Он знал, вернее, слышал, что власть развращает, абсолютная развращает абсолютно. Но этого и хотелось: полного разврата во всей атрибутике власти: в привилегиях, капитале, охране, в страхе и зависти окружающих, в манипуляциях с ними, в давлении на административный аппарат. Вкус власти он не просто любил. У него было невротическая потребность ощущать власть над себе подобными. Именно власть давала так недостающее ему ощущение силы.

– От вкуса власти потекли мозги, – пылал камин от хохота все ярче.

Власть, власть, власть! Как сладок твой вкус, как манящ: всепозволенность, вседозволенность и коленопреклоненность тупой человеческой массы, жаждущей исполнить любое желание господина, даже самое низменное, самое грязное. Для них все, исходящее от властителя, становится прекрасным, все подлежит восхвалению и обожествлению. Это и есть блаженство! О, вкус власти! О, сладостный, недосягаемый для серой массы плод. Власть. И только власть! – с этими мыслями преуспевающий адвокат вышел из офиса.

На небе сияла луна и освещала старый городской двор, в центре которого красовалось новое современное строение. Преуспевающий адвокат блаженно оглядел свой особняк, возвышающийся в лунном свете, и гордость ощутил такую, что чуть не разорвала она его рыхлую оболочку, перехватив дыхание и выступив потом на очках. Еще немного и, наверное, лопнул бы от разыгравшейся гордыни. «Мой офис. Мой! – кричала гордыня. Я – владелец, единственный и полноправный».

Ну и денек у него сегодня! Просто счастье! – смотрел преуспевающий адвокат снизу вверх в ощущении своего наполеоновского величия. – Спасибо Федору, что подарил такой замечательный вечер. Если бы не он… И пошла пластинка крутиться заново.

Плыли по небу тучи, проплывали над преуспевающим адвокатом, его офисом, мечтами. Но он не видел наплыва туч, перед глазами был только особняк.

– И это не предел, – выпустил Антон Альфредович на волю свои наполеоновские мечты, не обуздывая их. – Со временем он скупит все близлежащие дома и будет владеть целым кварталом на знаменитой Пушкинской, которую когда-то подметал. Потом завладеет районом, потом… – Это были тайные мечтания натурой нараспашку, когда никто не видит и не слышит. Они ширились, росли. Им было вольготно рядом с собственным домом. И доросли они до владения всем городом Харьковом.

Но… остановились плывущие над домом тучи, кучкуясь, громоздясь одна на другую, и зависая не столько над домом, сколько над головой преуспевающего во всех отношениях адвоката. Но он этого не видел…

Как и того, что в Поле его Судьбы активизировался Механизм Возмездия.

в это время Федор шел по улице, сам не понимая, куда идет и зачем? И было ему совсем не до офиса бывшего однокашника. Дома голодные мама, жена и дочурка ждали его с деньгами или хоть какими-то продуктами. Мама, которую он очень любил, была, к тому же, больна. А он ничем не мог порадовать, никому не мог помочь, и ноги домой не несли.

На следующий день Антон Альфредович, без всякой на то видимой причины, позволил себе не прийти на работу вовремя. Желал продлить «возлежание на лаврах», а работа – это не возлежание, даже если и происходит все в собственном офисе.

Однако дома задерживаться не хотелось и, отказавшись от завтрака в ссылке на спешку, он остановился возле кафе «Театральные встречи», которое находилось в здании нового Оперного театра и открылось раньше самого театра. Театр строился настолько долго, что харьковчане стали именовать его мавзолеем надежд. Поколение, в год рождения которого заложили фундамент, успело вырасти и родить поколение следующее. Когда театр, наконец, достроился, его надо было уже ремонтировать, смех да и только.