Человек-кот, снова совершив чемпионский прыжок, водрузил на опустевшее место табличку «экспонат на реставрации».

Мой подопечный тем временем бросился на рабочих. Он молотил их кулаками, пинал, швырялся камнями из ящиков. Вот только руки и ноги соскальзывали с комбинезонов. Камни со стуком отскакивали от тел, а когда перед ними материализовался кот, и вовсе бессильно попадали на землю.

– Вы препятствуете нашей законной деятельности. Постановление, лицензия, договор – у меня на руках все бумаги.

Я решительно вышел вперед. На языке бюрократии мне тоже есть что сказать. Недаром в департаменте спину гну.

– Предъявите, – потребовал я, – на слово вам никто не поверит.

Кот вытащил из воздуха красную с золотым тиснением папку. Я погрузился в изучение бумаг, которые… уже видел сегодня утром. Я перечитал каждую букву, обвел взглядом каждый чертеж, но подписи, печати, протоколы – все было на своих местах, никаких сомнений в подлинности и законности. Найденыш таращил на меня совиные глаза.

– Вы Котов?

– Ну конечно, ну конечно, – кот пританцовывал на месте, – Изучайте, комар носа не подточит. А потом, уважаемый Серж, ваша подпись была решающей, а ведь вы человек чести. Не стали бы подписывать незаконный документ.

Я не знал, что стыд может быть физически ощутим, как голод или боль. Какими глазами теперь смотреть на Михайлова? Чем искупить свою вину? Ведь целый город…

– А долго, – я тянул время, – долго продлится реставрация?

– Здесь же все указано, – кот ткнул пальцем, – В течение 200 лет работы будут выполнены. Потом соберется комиссия, определит новое место. Опять на Земле, скорее всего. И все выставим в лучшем виде.

Михайлов побрел прочь. В лунном свете его горестная фигура истончалась и блекла.

Ярость резанула меня! Я горстью швырнул бумаги в кошачью морду! Я готов был к схватке, к удару, даже хотел его. Я бы сам охотно врезал себе! Но Котов сокрушенно качал головой.

– Уж вам ли не знать, дорогуша: уничтожать копии бессмысленно. Сила документа в его оригинале. И, скажу по секрету, эта сила пострашней любой магии.

Я схватил ближайшего комбинезона за лямку:

– Тебе что, вообще не жалко город?

Глаза рабочего были пусты, словно там, в кабине его головы, горел свет, но никого не было.

– Мне все равно, – ответил он и ударил кувалдой.

По мостовой ударил, а показалось, что по моим ногам.

Мы проиграли. Я уходил не оглядываясь, потому что не хотел видеть, как статуи кутают в мешковину, а колонны пилят, как какую-нибудь колбасу. Я вообще не хотел ничего видеть.

Михайлов нашелся у реки. Грозного величия как не бывало, передо мной снова стоял хрупкий подросток. Он разглядывал корабли, зашедшие в Неву для участия в праздничном параде. Я готовился оправдываться, отвечать на вопрос «Что ты наделал?», но этот обормот, улыбался! Нет, он восторженно сиял!

– Как они сделаны?

– Кто?

– Корабли! Теперь все так делают? Какое водоизмещение? Из чего оснастка? Какие ядра бросают? А шпангоут почему не украшен? Сколько один такой стоит?

– Я не знаю. Не понимаю в них ничего. Корабли. Военные. Ядра давно не используют. Стоят дорого очень.

И тут он опять полез через ограду, ну что за беда!

– Сплаваю посмотрю поближе!

– Куда? Вода ледяная! Утонешь! Ты на него не взберешься. Тебя пристрелят вообще!

Только последнее его и остановило.

– Да, пробормотал он, выключаясь, – должен быть часовой по уставу. Он не разрешит на борт.

– А то, что он будет стрелять, тебя не волнует?

– Не.

Он вытянул тощие руки, закатанные рукава повисли мешками. Был ли виноват свет луны, но мне показалось, что его тело просвечивает насквозь, позади проступали очертания корабля, а на черных кудрях появилась дорожка седины.