Тогда я переключился на Стаса.

– А ты, Стас, чем на рыбалку бегать, попробовал бы в посёлке радистов найти. В том же аэропорту. Или в ПОХе, у них же должна быть связь с охотниками. Может, там и аккумулятор можно зарядить.

– А где этот ПОХ?

Я начал закипать.

– Тебя за ручку отвести? Сам найдёшь, не маленький. Связи нет, а ты развлекаешься тут…

Когда всё обговорили и высыпали на двор покурить, ко мне подошёл Сергей.

– Фёдор…

– Можно без отчества, – разрешил я.

– Я давно вижу, что хреновиной он занимается, – начал он про Матвеича. – Но как я ему об этом скажу? У нас всё равно повремёнка, мы своё получим. А он с этой рыбалкой… А ловить не умеет, тут же крючки без засечек, самодельные. Из иголок швейных мы делаем, сами гнём над свечкой. Я ему показывал…

– Ладно, Серёга, давайте завтра домики начинайте строить.

– Да я думаю, что он и не знает, как их собирать. Вот и оттягивает. А я их ставил, где сейчас мехколонна сто тридцать седьмая. В конце посёлка.

– Пусть он у вас и поучится. Вдвоём-то справитесь?

– Ну конечно. Мы с Витюхой вместе у бамовцев и работали. Только иногда надо, чтобы третий помогал. Вы ему сами скажите.

До армии я думал, что два года из моей жизни будут бесполезно вычеркнуты. По складу характера человек я вовсе не военный, командовать не умел, да и стеснялся, а огороженная со всех сторон уставами армейская жизнь, усугублённая самодурством некоторых тупых начальников, претила мне до самых печёнок. И во время службы, мотаясь по льду Аргуни между заставами с колоннами машин на зимнем завозе или строя мосты и дороги в тайге летом, я постоянно считал дни, оставшиеся до увольнения в запас, вычислял, сколько процентов срока прошло и сколько осталось. Но к концу службы мне удалось немного освоиться в этой специфической среде. Выработал у себя командирский голос, научился добиваться подчинения «дедов» и водку привык пить часто и помногу – без этого, оказывается, невозможен быт офицера. По крайней мере, на уровне от прапорщика до капитана, на более высший уровень мне заглянуть не удалось. В общем, перед самым дембелем мне добавили на погоны по звёздочке, и я щеголял по части старлеем, с видом бывалого вояки просвещая молодых лейтенантов, только что прибывших из училищ. А начальник штаба майор Паламарчук предлагал мне остаться служить и дальше, обещая дать в подчинение роту. Конечно, я категорически отказался.

Всё, что ни делается, к лучшему, сказал кто-то, и это действительно так. По крайней мере, мне пригодился благоприобретённый командирский голос. Видимо, во время устроенного мной совещания он произвёл впечатление и на плотников, и на радиста, и даже на Матвеича. Во всяком случае, когда я установил распорядок дня и расписал очерёдность дежурств по приготовлению еды, никто не пикнул против. До этого, вернувшись из аэропорта где-то около десяти часов, я заставал Стаса и Матвеича ещё в спальниках. Продрав глаза, они начинали соображать что-нибудь насчёт покушать. Гуреев уезжал на барщину к гаишникам голодный, перекусив что-нибудь всухомятку. Плотники, видя такое дело, являлись из посёлка ближе к обеду.

Теперь же, с неожиданной лёгкостью наладив трудовую дисциплину, я понял, что сам на этом бурлящем деятельностью фоне выгляжу как-то нехорошо. Все с утра были при делах, даже Стас. В том же ПОХе, как я и говорил ему, он познакомился с радистом, за бутылку тот ему наладил рацию (там чепуховая неисправность была), за вторую бутылку зарядил аккумулятор, и мы через оживший эфир отменили приезд радиста из города. А я так и не мог дождаться своей очереди на вертолёт. Придя утром домой после визита в аэропорт, я не знал, чем заняться. Помогать плотникам? Они и сами справлялись, Матвеич только изредка выходил что-то поддержать или подпереть. А больше придумать было нечего. Хотя Стас бездельничал от сеанса до сеанса, а Матвеич большую часть дня тоже был не при делах, оба держали себя так, будто работали не покладая рук. И я начинал страдать от собственной бесполезности.