Над ними, снижаясь, проплыл оранжевый вертолёт и скрылся за домами посёлка. Проводив его глазами, Виток отхлебнул пива, пожевал вяленого хариуса и растянулся на траве, положив руки под голову.

– Да, меняются времена. В городке нашем церкви заброшенные ремонтируют полным ходом. В некоторых уже службы идут. На какой-нибудь Спас столько народу набивается! Все стали такие верующие. И крестят детей, и сами крестятся. Кто бы мог подумать ещё пару лет назад?

– Креститься-то ладно, люди всё равно и крестились всегда, и молились, – возразил Пётр. – А вот посмотри. Сначала мы социализм улучшали, Мишку Мигулина начальником сами себе выбрали. А теперь в капитализм развернулись, акционерное общество создали. Дёргаемся туда-сюда, как рыбы на крючке. «Кто бы мог подумать ещё пару лет назад», – передразнил он приятеля, – что мы с тобой ак-ци-о-нэ-рами заделаемся. Чего там эти гарвардские мальчики ещё насоветуют… Но что-то я сомневаюсь, что мы обогащаться начнём.

Виток всегда считал, что Пётр лучше него разбирается и в политике, и в экономике, которые ему самому в прежние годы, в общем, и не нужны были. Собрал рюкзак, уехал на полгода – и как-то без надобности было знать, что там в мире делается. Впрочем, он слушал радио, был в курсе всех основных новостей и радовался, когда видел, вернувшись из очередного заезда, что вместо дряхлых, еле живых старцев в газетах и в телевизоре появился энергичный улыбчивый вождь, расшевеливший страну и объявивший о перестройке прежней жизни – не сказать, что невыносимой, но какой-то замороженной, без огонька – в новую, свободную и изобильную. Виток ходил по посёлку и удивлялся, почему люди не стали веселей и добрее, почему не радуются тоже, ведь у нас такие дела начались! И впервые не соглашался с Петром, который почти сразу заявил, что «меченый» до добра не доведёт.

Но потом это озоновое опьянение постепенно прошло, и Виток, признавая правоту своего друга, вместе со всеми костерил по-прежнему бодрого и словоохотливого предводителя, потому что почти на всякую покупку, даже зубной пасты и стирального порошка, надо было получать талоны в поссовете, а в продуктовом магазинчике возле конторы уныло и обречённо лежали на витрине разве что жестянки с какой-нибудь морской капустой и частиком в томате. Талоны получали и на водку – каждому совершеннолетнему на месяц полагалось две пол-литры, и поскольку взять её иным путём было негде, водка превратилась в жидкую валюту и закономерно перетекала от непьющих женщин и старушек к изнурённым трезвостью мужикам, готовым за драгоценный квиток и дров наколоть, и картошку окучить, и осуществить ещё массу полезных мероприятий. Раз в месяц все магазины в посёлке превращались в цирковые арены – у водочных отделов происходили схватки, не уступавшие по напряжённости давним чемпионатам французской борьбы с участием какого-нибудь Збышко-Цыганевича или Джона Поля Абса Второго. Борьба нередко сопровождалась акробатическими номерами, когда особо нетерпеливые пробирались к заветному прилавку по головам толпящихся или, наоборот, умудрялись прошмыгивать у них под ногами. Эти импровизированные антре часто приводили уже к кулачным боям, поэтому со временем в каждом магазинчике появилось для таких акций отдельное окошечко на улицу. Отоварившись, страждущие тут же отправлялись реализовывать своё право напиваться и быть напоенными, иногда с мстительным злорадством распевая частушку:

Когда воцарился другой вождь, как-то хитро и подло переигравший прежнего, сочинив и подписав с подельниками грамотку о ликвидации недавно могучей, а теперь раздираемой на части империи, Виток обнадёжился, но ненадолго. Вставший у руля командор обаятельно уговаривал всех немного, ну чуть-чуть, потерпеть, и всё наладится, однако в магазинах так и было пусто, а зарплату задерживали. И вот однажды поселковый народ, едва отпившись рассолом от новогоднего похмелья, увидел в магазинах новые ценники на всё, что ещё в них оставалось, и крепко удивился: цифры были намного больше, чем прежде. И почти с каждым днём они увеличивались. То были деньги, да нечего было купить, то появились товары, да купить стало не на что. Покупателей в магазинах было меньше, чем продавцов. Да и сами деньги не успевали за ценами – скоро Виток стал приходить за зарплатой, выезжая с полевых участков раз или два в год, с небольшим рюкзаком и получал в кассе десяток-полтора перевязанных шпагатом и осургученных пачек невзрачных синеньких купюрок, потому что они стоили теперь дешевле, чем бумага, на которой их печатали.