– А чем ты в полную луну занят?

– Женщин раздражаю, – рассыпался в смехе скрипучий голос, – раздражение им – ради всеобщего продолжения. У них хандра, глупость, они отыгрываются на мужчинах, те тоже выходят из состояния покоя, глядишь, где-нибудь и скандальчик, есть над чем мозгами пошевелить. Что, думаешь – примитивно? Но зато надежно. И без таких мелких раздражений никакому брожению не бывать.

– Ну, а если иначе?

– Ты наивен, – раздраженно сказал скрипучий голос, – вы думаете о море, когда нужна-то всего капля, из которой выльется новый океан. Для этого требуется малость, – это неприятный голос произнес издевательски, – бывать везде и всюду и быть всем! Под-натужьтесь, ребятки!

– А ты не будешь мешать? – примирительно спросил надтреснутый голос.

И Тамара уловила в нем что-то очень знакомое и почувствовала, как земля забирает из тела тепло, но она боялась шевельнуться, голоса звучали прямо над ней.

– Вон что! – веселился неприятный. – Весточку подать хотите, ну-ну! Удобный случай подвернулся? Развлекайтесь, что уж там. Вон и дружок твой нарисовался, а мне пора, ждут меня женщины, волнуются. Главное – рассвет не прозевайте!

– Прощай, – ответил надтреснутый голос, и Тамара уловила в нем сожаление.

Она услышала шаги и, воспользовавшись моментом, переменила позу.

– Чего это он притащился? – спросил новый голос, похожий на надтреснутый, но более мягкий. – Ты бы с ним поосторожней.

– Я сам его позвал. Он проговорился, оказалось точно так, как мы и предполагали.

– Слушай его больше, он же провокатор.

– Да нет, он же не виноват, что его так талантливо выдумали. И тебя он уважает.

– Да ты что! – заразительно рассмеялся мягкий голос. – Это он наверное за то, что мне памятник сменили.

– Он обещал не мешать.

– Это уже кое-что, он свое слово держит. Тогда можно и попробовать, тем более, ты сегодня родился.

– Я родился зимой.

– Я тоже когда-то не понимал элементарных вещей, – съязвил мягкий и повторил, – сегодня ты родился, в твою честь я апроби-ровал свое желание и вот что мне удалось…

Они еще о чем-то говорили, но Тамара уже не воспринимала, она вспомнила, кому сменили памятник, чуть было не вскрикнула, задрожала, и мысли в голове запрыгали, как солнечные зайчики.

«Встать и поздороваться? – лихорадочно соображала она, – сказать „здравствуйте!“, но это не подходит. А если они исчезнут? А вдруг разгневаются? А если им нельзя отвечать? А вдруг…»

И тут она услышала:

– Да, доказал ты мне. Значит, стоит рассчитать, захотеть…

– Возжелать, – подтрунивая, подхватил мягкий голос, – а все-таки мне ее жалко, ей останется максимум три года. Из-за нас с то-бой.

– Не мы же придумали такой порядок, и к чему сожалеть! – горячо воскликнул надтреснутый голос. – За эти три года она обязательно встретится с ним, и он поверит нам.

– В нас!

– Нам, – упрямо сказал надтреснутый, – и мы еще увидим ту каплю, в которой океан!

– Ну скажи, тебе ее не капли не жалко?

– Да я потом ей все по высшему сорту устрою!

Надтреснутый счастливо захохотал и пропел куплет из своей веселой песни.

– Я часто заскакивал тебя послушать, – признался ему мягкий, – ты без голоса никто, человек разве.

– Ну спасибо, можно подумать, что ты был поэтом!

– Да я шучу, – отмахнулся мягкий, – а где она? Давай по-говорим, а то уйдёт.

– Куда же она уйдет, если вон в пяти шагах лежит, встать от страха не может.

– Неправда! – обиделась Тамара. – Я совсем вас не боюсь!

– Еще бы ты боялась, я смелее тебя и не видел, – и тот, что у входа, подал ей руку.

Тамара спрятала за спину цветы и вышла на аллею.

– Привет! – сказала она и увидела, что они нисколько не изменились.