Надя поводила кисточками по моим векам, ресницам и губам, прежде чем разрешила смотреть в зеркало.

– Мне нравится, – соврала я. По-моему, ничего не изменилось, все было бежево-коричневых цветов, почти незаметных, – Идешь в ресторан?

– Пожалуйста, обращайтесь.

– Ой, спасибо, да, извини.

– Я не обижаюсь, шучу. В ресторан пока не иду, мы ходим в последнюю очередь. Все хотят привести себя в порядок перед ужином.

Уже рядом с кафе я поняла, о чем говорила Надя. На улице стемнело, а внутри, за стеклом, официанты зажигали свечи на столах, поправляли свежие скатерти, расставляли живые цветы (где только нашли серые и бежевые?). Музыка медленная и приятная, от которой воздух становится плотным и тягучим. А внутри и на входе ухоженные женщины и мужчины, пахнущие дорогими духами, что-то обсуждающие и смеющиеся.

– Как это получилось? – начал отец, пока я еще садилась.

– Какая разница, Георгий. Что случилось, то случилось. Пусть лучше расскажет, как она собирается это исправлять.

– У тебя есть какой-то план?

– Вообще-то, я надеялась, что вы поговорите с кем-то, чтобы… Ведь у всех остальных дети учатся там, где родители… И тут, вроде, есть способы, но вы же можете…

– Нет. Нет, нет, нет.

Отец так удивленно смотрел на меня, будто я съела живую лягушку на его глазах.

– Ты должна научиться отвечать за свои поступки!

– Это вы меня сюда притащили! Я не хотела! И моя жизнь разрушится из-за вас, а вам плевать. Ведете себя так, как будто вы ни при чем.

Мама наклонилась ко мне и зашипела.

– Тут лучшие возможности. Лучшие. Ты просто кусаешь руку, которая тебя кормит. И говори тише, ты и так нас достаточно позоришь вот этим.

Она снова ткнула меня в значок с единицей.

– Выбери, что будешь есть. И давайте поговорим о чем-то приятном.

Мы взяли меню. Один плотный бежевый лист с водяными знаками в виде уже надоевшего мне до безумства кальмара. Три салата на выбор, три горячих блюда, три десерта и три напитка. Морепродукты, руккола, ростки сои, козий сыр, лосось, свежие овощи, трюфели, каре ягнёнка, утиные ножки, пирожные, щербет, крем-брюле, чай, кофе, целебные соки из фруктов, овощей и кореньев. Родители были в восторге и обсуждали выбор, будто едят впервые в жизни, а меню на десять страниц.

Я просто попросила то же, что и им.

Мы ели. Я молчала, ведь велено было говорить только о хорошем. Родители обсуждали новых коллег, какие они все умные, великолепные, потрясающие люди и специалисты. Обсуждали дом, качество матрасов, чистоту подъездов, отсутствие «визуального шума» и тишину.

– Тут есть все! Абсолютно все! Даже представить сложно…

– Не все, – не выдержала я, – Тут нет музеев.

– Вообще-то, есть, – отец закинул креветку в рот, но продолжал говорить, – Где-то в вашей школе есть музей истории Калмкорп, стоит сходить на перемене.

– Я про искусство!

– Искусство? Картинки? А зачем?

– Зачем нужно искусство? Ты серьезно?

– Ну да. Это просто… Какие-то люди из прошлого, которых нарисовали другие люди из прошлого. Лошадки, зайчики, цветочки. Это миленько, но зачем? В глобальном смысле. Это нельзя одеть, съесть, это не движет вперед науку, медицину, космические программы.

Вилки вокруг вдруг стали в разы громче и более раздражающе царапать фарфор.

– Если ты не понимаешь, тогда я не хочу с тобой разговаривать.

– Да пожалуйста, сиди и злись сколько хочешь, пока другие люди веселятся и наслаждаются едой. Это твой выбор – отравлять себе жизнь. А наш вечер ты не отравишь. Правда, Татусечка?

Мама утвердительно кивнула и снова завела разговор о дизайне подъездов и приборах в лаборатории.

Я убедилась, что после ужина они снова уйдут на работу и двинулась к памятнику. Я отражалась в темной поверхности и, каждый раз, когда я двигалась, казалось, что это железный кальмар шевелит ногами и водит толстым металлическим брюхом.