– И для чего мы тогда женились? – с трудом сдерживаясь, спросила Мелита.

– Пойдем на воздух, – сказал Приам. – Он встал из-за стола и, взяв чашку чая, направился к выходу. Мелита пошла за ним.

Двор был окружен деревьями, приземистым кустарником и невысоким забором. От ветра скрипели и хлопали ставни. Вокруг холмы тонули в садах, а поодаль ветхие дома из бурого камня возвышались, как вечные самородки. Только некоторые были из побеленного камня, с синими дверьми и окнами. Рядом с домами стояли столы и стулья, горшки с цветами и почтовые ящики.

– Может, спустимся к роднику? – предложил Приам.

– Думаешь, меня это успокоит, и мы забудем, о чем говорили? Шум воды на меня не действует как успокоительное.

– Это не шум, а песня. И тебе должны быть знакомы ее слова, если хорошо прислушаться. Она может даже больше сказать, чем я.

– А тебе самому нечего сказать?

– Ты задала мне сложный вопрос. На него можно дать ответ, обобщающий любые отношения между мужчиной и женщиной, но это будет несправедливо. – Приам отвечал ей медленно и вдумчиво. – Мои чувства к тебе очень личные и глубокие. Возможно, ты будешь рада, если я скажу, что мы женились ради счастья: твоего, моего и нашего общего. Но это только слова, потому что счастье бывает переменчивым.

Мелита наступила на камешек и подпрыгнула от боли.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь. И пока мы дойдем до родника, я пролью весь чай.

– Тут осталось не больше двадцати шагов, держись за мной и смотри под ноги.

– Почему бы кириэ Софрону не перенести свои бельевые веревки подальше от тропинок?

Приам разразился внезапным смехом.

– В прошлом году был сильный ветер. Шпильки сорвались, и его трусы летали по всей округе. Старый чудак, – мягким тоном сказал он.

Мелита рассмеялась.

– Он хороший человек, – добавил Приам. – Несчастный и одинокий, и поэтому не такой, как все.

– А что с ним случилось?

– Глухонемой… Никогда не слышал и не обменивался словом с этим жестоким миром. Он и его мать умерли во время ее родов. Только малыш чудом стал дышать спустя час после смерти, в тот момент, когда с ним уже прощался отец, горько оплакивая самых дорогих людей. Местные старушки говорят, что в маленького Софрона вдохнул жизнь Сам Бог и, по уговору, он должен был молчать о случившемся чуде. Малыш не разговаривал… издавал ни звука, и поначалу все думали, что он пребывает в безмятежном согласии с собой и с миром, но прошли месяцы и годы, а он так и не произнес ни слова. Я знаю, что его мучит, но не могу сказать.

– Жаль таких людей. Как он справлялся с трудностями всю свою жизнь? Иногда мы и двух слов не можем связать, чтобы решить свои проблемы, а человек совсем лишен этой возможности…

– Он никогда не показывал своей слабости. Не зря Природа сделала нас чувствительными к боли. Если бы этого не случилось, мы бы ее превзошли.

Мелита склонила голову и тихо вздохнула.

– Ну вот, пришли, – сказал Приам. Он сел на стриженую траву подле родниковой гальки, глотнул чая и поставил чашку рядом с источником.

Мелита села рядом и, опустив глаза, улыбнулась.

– Все-таки здесь хорошо. Слышишь, как птицы поют?

– Да, стоит закрыть глаза и прислушаться к звукам, как тут же отступает тревога.

– Что тебя так тревожит? Ты часто упоминаешь это слово, но я так и не поняла, что тебя так мучит?

Приам коснулся пальцем ее подбородка и повернулся к ней лицом, – ничто так не мучит, как твои глаза, – он поцеловал ее розовую щеку, по которой мелькнул отраженный от воды луч света.

– Давай. Ты же хотел мне что-то сказать?

Вот чего-чего, а этого рассказывать Приам не хотел, но ее любопытство было больше его уклончивости.