Остаюсь искренне ваш,

Я закурил и посмотрел в окно. Поезд ехал по уродливой впадине меж двух уродливых гор, десятилетиями впитывавших в себя угольную пыль. Над всем этим расстилалось перепачканное небо, словно выползшее из заводских труб.

Мы приближались к Гоневиллу.

Много лет назад в болотистом окопе европейской войны Сэмми Треф назвал свой родной город «Говновиллом», и я подумал, что это шутка: Сэмми и доберманов называл доброманами.

Потом-то я разобрался, что к чему.

– Первый раз в этих краях? – спросил я свою соседку.

Глаза у нее были голубые, рот алый, зубы белые, локоны, видневшиеся из-под шляпки, – светло-каштановые; и был у нее носик. Словом, если не вдаваться в детали, она была миленькая. Независимо от того, начинали ли вы ее рассматривать с лица или с фигуры, результаты осмотра оказывались удовлетворительными. Даже старомодная синяя шляпка нисколько ей не вредила. Ответом мне была белозубая голубоглазая улыбка… тоже, скажем так, милая.

– Да, впервые, – ответила девушка. – Я еду к Филис. Это моя сестра, она в Гоневилле уже два года. У нее там дружок, Витторио Компито. Мама за нее очень волнуется, и, мне кажется, я должна за ней присмотреть.

Голос у нее – я знаю другие слова, но уж будем держаться этого – звучал мило. В нем был мускус, в нем был тембр. Даже среднезападный говор его не портил.

Ее звали Салли, и она ничего не знала о Говновилле. Чтобы скоротать дорогу, я рассказал ей краткую историю этого поганого места – не слишком отличающуюся от десятка других подобных историй.

Городком сорок лет подряд правила Горнодобывающая корпорация Гоневилла, точнее – старый Абрахам Джей Лертон, ее президент и главный акционер, владелец Первого национального банка и половины почти всех здешних предприятий. Говорили, что еще ему принадлежал один сенатор Соединенных Штатов, парочка членов Палаты представителей, губернатор, мэр и большинство законодателей штата.

Абрахам Джей – это и был, в сущности, Гоневилл, а может быть даже – и сам штат.

Во всяком случае, так было до войны, когда «Индустриальные рабочие мира» воспользовались моментом и выдвинули кое-какие требования. Старик пошел на уступки, но в двадцать первом отыграл назад. Ответом была восьмимесячная стачка, в которой обе стороны потеряли много крови – в фигуральном, а уоббли – и в буквальном смысле. Как известно, следом за свободой всегда приходят наемные бандиты – когда был проломлен последний череп и хрустнуло последнее ребро, в рабочей организации Гоневилла осталось столько же пороха, сколько в отгоревшей хлопушке.

Но Абрахам Джей тоже слегка просчитался. Нанятые головорезы выиграли для старика бой, а город оставили себе в уплату за труды: забрать его назад у Абрахама уже не хватило силенок. Да к тому же бандюгам было что о старике порассказать.

– И вот теперь, – закончил я, – город делят три банды. О’Лири заведует бухлом, итальянцы держат подпольные казино, а Лу Старетт дает деньги в рост и скупает в ломбардах весь левый товар, какой найдется в городе.

Витторио Компито был главой итальянского клана, но об этом я Салли говорить не стал.

– А полиция? – спросила она. – Куда смотрит полиция?

– Полиция? – Я усмехнулся. – Шеф полиции Билл Тизл – ближайший кореш Старетта. Его, если угодно, левая рука – если правой считать головореза по прозвищу Ник-Турок. Или наоборот.

Голубые глаза девушки блеснули задорным гневом.

– Неужели никто не может… – она задохнулась от возмущения, – не может очистить город от этой мрази?

Чуть повернув голову, я заметил как двое парней в видавших виды холщовых куртках направились в тамбур.