– И как я попала в аварию? – ей пришлось повторить вопрос дважды, потому что похититель слишком глубоко погрузился в свои мысли. Он вздрогнул от звука голоса своей спутницы.
– Ты убегала, – сказал он и с явной неохотой добавил, – от меня.
Глава вторая.
– Ваше самое яркое воспоминание об отце?
– Он потерял меня на ярмарке. И мы больше никогда не встречались.
– Хм.
Франц наконец-то соизволил оторваться от увлекательного созерцания кутикул на своей левой руке и посмотрел на доктора Якоби. Его собеседник выдерживал паузу, позволяя ему объясниться, слегка нервно постукивая кончиком ручки по своему блокноту. Идеально отлаженная схема, которую им удалось выстроить за последние несколько сеансов, грозила разрушиться из-за одного, случайно вырвавшегося откровения.
– Вы говорили прежде, что отец… – доктор Якоби облизнул пересохшие губы, тщательно подбирая слова, – был жестоким человеком и… повлиял во многом на ваше мировоззрение…
– Да, верно. Но речь о том человеке, который воспитывал меня, – торопливо принялся объяснять Франц, – а не о биологическом отце. С ним мы действительно никогда не виделись после того случая. А Герберт…
– Ваш опекун? – осторожно уточнил Якоби, нахмурив белесые брови.
– Да, – подтвердил Франц, – он не был жестоким. Но у него, как вы, выражаетесь, были сильные проблемы с эмпатией. Он по-своему желал мне добра, или…
Или просто воспользовался случаем для собственной выгоды?
Он хотел тряхнуть головой, прогоняя эту неудобную мысль, но заставил себя оставаться неподвижным под прицелом внимательного взгляда терапевта. Мозгоправ с легкостью считает любую малейшую перемену в его поведении и запишет в блокнот. Эти мелочи для него куда красноречивее слов и случайных откровений.
Герберт все-таки пытался полюбить своего воспитанника, если вообще возможно испытывать симпатию к дикому зверю, которого держишь в клетке для того, чтобы изучать его повадки.
– Вы можете припомнить моменты эмоциональной близости с ним? – привлек к себе внимание Франца мягкий голос доктора Якоби.
– Нет, вряд ли, – слишком резко возразил он, но тут же поспешил смягчить впечатление от своего выпада холодным смешком, – не думаю, что я в этом нуждался.
– Все люди в этом нуждаются, мистер Браун, – с легкой улыбкой поддел его собеседник, – особенно в детстве.
– Я был слишком зол на своих биологических, – он споткнулся об это слово, – родителей, за то, что они бросили меня, чтобы мое детство было похожим на нормальное.
И у него совсем не было времени на то, чтобы вдоволь насладиться вскрытием старых ран и гнойников собственных обид. Началась Первая Мировая война и он сорвался на фронт, вопреки всем протестам Герберта.
Это не стоит слышать маститому нью-йоркскому психиатру восемьдесят лет спустя. Это никому не стоит слышать, если, конечно, Франц не планирует все-таки оказаться в сумасшедшем доме с диагнозом куда более тяжелым, чем тот, который привел его в этот кабинет.
Моника, определенно, будет опечалена, ведь она сама подтолкнула супруга к этому, намекнув, что ему стоит завести терапевта, чтобы облегчить затянувшуюся депрессию. Она, скорее всего, понадеялась, что дело ограничится рецептом на пресловутый «Прозак», а не попытками доктора Якоби все-таки вытянуть из пациента первопричину его состояния. В результате они ходили кругами. Сеанс за сеансом.
Потому что Францу нечего было рассказать психиатру такого, что не звучало бы словно больная фантазия. Он процеживал каждый факт через сито логики, и в сухом остатке приходилось довольствоваться бесконечными беседами о неоднозначной личности его эксцентричного опекуна.