И Ричард уехал. Купил еще «толковых» кассет, купил «косуху» (красиво, ему идет: длинные кудрявые волосы падают на кожаные плечи). А Фауст жил как жил: по утрам подметал улицы, слушал пластинки, любил жену. А она собиралась рожать. Нужны были деньги: «Поезжай к Ричарду, заработаешь, женимся нормально, коляску купим, белье всякое для маленького. Я хочу, чтоб все, как у людей было. Поезжай. Что эти 160 рублей на троих? Поезжай». И Фауст поехал.

В Ленинграде Фауст прожил почти пять лет. Первые три года (тогда еще Влад) работал в «Лендорстрое», на тракторе, и был прописан по лимиту, но третий год немного не доработал, и его выписали. И вот тогда он прослышал про Сайгон. Это была столица в северном Вьетнаме, после падения которой Вьетнам стал социалистическим. И маргинальная молодежь Ленинграда назвала кафе, находившееся на углу Невского и Владимирского проспектов, по названию этого города – Сайгоном. И в этой кафешке собирались всевозможные творческие личности: поэты, музыканты. И Влад, тяготея к продвинутой молодежи, обязательно должен был прийти в это место. Вот в этом Сайгоне его и прозвали Фаустом… за некое физическое сходство с немецким доктором: длинные волосы, загадочность облика.

Как-то Фауст играл свою очередную композицию, ничего не замечая, потому что играл всегда с закрытыми глазами. Но вот заметил красную бумажку, падающую в футляр трубы. Это была десятирублевка, и Фауст подивился, и захотел узнать, кто этот щедрый слушатель. На него смотрел добродушно улыбающийся человек в джинсовом костюме и высоких берцах, и тоже – длинноволосый. Так они и познакомились. И Фауст узнал, что Ричард приехал на несколько дней, и предложил ему ночлег в своей дворницкой каморке, на Желябова, 14. Ричард с радостью согласился – это же самый центр Питера.

А вот и Мишаня появился, он держал в руках неполную трехлитровую банку вина. И как он смог ее донести, подумал Фауст.

– Мы тут недавно поссорились, а ты нас как бы и помирил, – объяснил Ричард другу.

Роман уже деловито разливал вино по стаканам.

– Ну, за приезд.

Дальше Фауст помнит плохо. Вино на водочку хорошо ложится. Были какие-то лобызания. Неумолкающий Роман. Жареная картошка вдруг откуда-то появилась, горячая, вкусная. (Со вчерашнего вечера он ничего не ел). Потом песня, украинская, любимая у Романа – «Нэсэ Галя воду-у, коромысла гнэтца-а, а за ней Иванко-о, як барвинок вьется-а, Галю ж моя Галю-у, дай воды напытся, ты така хороша-а, дай хочь подивится». Ричард расспрашивал Фауста о том, как он доехал-таки до него, да что там в Ленинграде нового… Да еще приговаривал, как они теперь заживут здесь по-настоящему, работая, а по вечерам будут слушать трэш. А Роман вдохновенно продолжал, подперев своей волосатой рукой тяжелую голову, и, кажется, плача: «Галю ж моя Галю-у, дай воды напытся-а, ты така хороша-а дай хочь подывытся-а».

Мишаня тоже пробовал помогать брату исполнять песню, но у него получалось только произносить последние звуки: «а-а, у-у». Зато он почти в такт выкидывал ногу и пяткой стучал по земляному полу.

Проснулся Фауст в пальто. Было холодно. Ричард и Мишаня спали на другой кровати, валетом. Романа не было. Фауст вышел из домика. Красота-а. Степь! Камыш. Кругом камыш. И солнце сквозь ветер. Пошел к воде: домик стоял у самой реки. Умыться. Стоя на перевернутом ящике, он вглядывался в даль и старался угадать ширину реки. Но камыш застилал все пространство и волновался до самого горизонта. Все ж красиво здесь. И тихо. Набрав в руки воды, он ощутил запах какой-то… затхлости. Понюхал. Так и есть – вода пахла болотом. И она не текла, как в обычной реке. А стояла на месте, ну, как на пруду, в деревне. И цвет такой коричневатый, как у крепкого чая. И камыш торчал: возвышался прямо перед глазами. Отойдя от реки, Фауст обошел домик, в котором он провел ночь, и поднялся на небольшой пригорок. Осмотрелся. Степь расстилалась, как скатерть на столе: во все стороны одинаковой ровностью. И когда взгляд переходил к реке, она, степь, перетекала в бесконечный камыш. Камыш до самого горизонта. И непонятно было… никак не определить расстояния: может километр, а, может и два и все три. Опять перевел взгляд на степь и заметил вдалеке белый дом, а чуть подальше – длинный сарай, наверное, ферма для скота. Белый дом, это, видимо, тот дом, в который Фауст постучался вначале. А на ферме коровы, как из детства в деревне. Значит, не так уж и одиноко здесь. Но все же, какая-то красота присутствовала во всем этом – и этот бесконечный камыш, колыхающийся на ветру, и эта бесконечная степь, унылая и однообразная. И даже эти несколько домиков-землянок, похожих на перевернутые формочки в песочнице. Да, надо как-то здесь жить. Надо как-то привыкать к этому пейзажу. Примерно так думал Фауст. А когда вернулся в домик, услышал знакомое уже громыхание Романа.