Камеры есть и в палатах, и в коридоре. Обязанность санитарок, которых здесь называют помощницами по уходу, – следить, как бы чего не вышло. Камеры в туалетах гуманно отсутствуют. Или я их не заметила.

У любящих по ночам скроллить в телефоне телефоны отбирают, ногти пациентов на руках и ногах стригут санитарки. Бритву выдают и дают побриться также в присутствии санитарок. Так что я теперь – олицетворение бодипозитива.

Матрасы и подушки – в клеенчатых чехлах на случай всяческих излияний.

Гулять мне можно только с подругами, но это и хорошо: мужья, жены, дети, братья-сестры и прочие родственники когда-то заканчиваются, список подруг – бесконечен. Так что теперь я как шамаханская царица: хочу чаю зеленого, а не черного; привезите мне шоколадку не молочную, а горькую.

Из списка подруг можно сделать бесконечный континуум, но иногда случаются осечки. Приехала б. (бывшая) свекровь.

– Кто это к вам? – спрашивают.

Я для весу – типа тогда точно гулять отпустят – говорю:

– Бывшая свекровь.

И – опаньки:

– А вам можно только с подругами.

Пришлось долго рассказывать, что и свекровь, особенно бывшая, может стать подругой.

С другом мужескаго полу тоже гулять не пустили, но разрешили посидеть в креслах в холле, как будто мы сразу бы с ним в какой-нибудь сугроб запилили и слились бы в экстазе. Хотя понимаю их подозрения: я после салона, куда меня любезно отпустили, в манике, педике, с распрямленными покрашенными волосами – ну не для подруг же старалась.

Так как делать мне здесь абсолютно нечего: невозможно же бесконечно собирать паззлы, раскрашивать картинки и ходить под «Три дня любви» Евы Польны по длинному коридору, – я наблюдаю. Как говорил один знакомый немец, я пришел сюда «наблюдовать». Я люблю наблюдать за людьми и придумывать разные истории. Итак.

– Валя, вы помыли пол в палате? – спрашиваю я у санитарки Вали, мрачной грозной женщины, которая прикатила тележку с ведрами и тряпками для мытья полов.

– Если бы помыла, то я бы уже отъехала.

Спорное утверждение для учреждения, где мы находимся. Может, и отъехала уже. Не помыв.

Подруга Ирка спрашивает, есть ли на территории моего санатория белки.

Говорю:

– Есть, даже две, а прошлой зимой видели лису, но она, кажется, зиму не пережила.

– Вот и хорошо, – говорит Ирка. – К ним нельзя подходить, к лисам этим, вдруг… сумасшедшая.

Вскоре после моего поступления маленькая санитарка узбечка Маша спрашивает меня: «Вы с голосами или не спите?»

Задумалась. Пыталась найти в себе голоса, даже погуглила. Но нет.

Маша путает фамилии, часто пытается дать мне чужую зубную щетку и называет меня «как-ее-там-Zахарова», нелучшая фамилия в нынешние времена (Олюшка и Катя, простите).

Снаружи киргизы с раз-веялками собирают опавшие листья в черные мешки. А-ля расчлененка Декстера.

А Аня с рыженькой косичкой звонким голоском правильно напевает в ду́ше «Листья желтые». Говорят, Аня раньше пела в каком-то ансамбле, а теперь живет здесь. Долго. Может, навсегда. Просит кастеляншу Заряну Сергеевну (не путать с санитаркой Зариной) заплетать ее рыжие с сединой волосы в длинную косичку. Аня быстро ходит по коридору в белых кроксах, не размахивая руками (такая походка есть и у других обитателей, я называю их пряничными человечками). Зубов Аня не носит. Жмут. Иногда клеится к Семену Нечипоренко, который тоже рыжий с проседью и тоже живет тут вечно. Он подолгу сидит в игровой комнате и играет в какую-то стрелялку с римскими воинами. (Один раз он спрашивал меня(!), как называется наименьшее боевое подразделение у римлян, и я (о чудо! университетское образование не пропьешь) угадала.) У Семена большой живот, и он носит казенные пижамные штаныв сине-черную клетку, которые ему коротки.