Перед ответственным концертом в Токио скрипачка заболела. Насморк, кашель, в горле першит. Мы поехали в больницу Сэйрока, что в переводе означает святого Луки. Скрипачка изложила свои жалобы, а потом добавила: «Доктор, дайте мне что-нибудь такое, чтобы я стала энергичная, бодрая и здоровая на время концерта, а потом уже неважно». – «Такие препараты я вам выписать не могу», – грустно ответил доктор. В результате лечили ее настойкой под названием «Тафмэн» (букв. крутой чувак) с картинкой корня чего-то там, весьма смахивающего на член, на бутылочке.

Многие годы спустя скрипачка зачем-то увлеклась каким-то дико странным культом некого Кузи. Стала его адепткой и главной властной женой. Била нерадивых прихожанок. Она, капризная красотка, русская Анна Софи Муттер, которая когда-то просила снимать только ее левый профиль, стала ходить в трениках и не следила за своим внешним видом, а потом и вовсе попала в тюрьму.

Вспоминаю, что в ее детстве мама и папа переехали в Подмосковье из Одессы, чтобы дочь могла учиться в ЦМШ. Ее мама мыла полы, а она ездила каждый день на электричке и в памяти прокручивала заданные произведения. Пути Господни неисповедимы. История получилась грустной.

В Ханты-Мансийске я была два раза. Первый с японскими учеными, у которых было даже свое научное общество, занимавшееся изучением советской и российской педагогики. Один из сэнсэев специализировался на Макаренко. Другой – на Выготском. По вечерам, после основной работы, в ресторане разворачивались «симпозиумы» в прямом смысле этого слова. Сэнсэи вели жаркие споры, градус которых зашкаливал настолько, что все боялись: еще немного, и почтенные профессора начнут отвешивать друг другу тумаки.

Сам город мне понравился. Построен он был политзаключенными, ссыльными, которых выкинули в чистое поле, прямо как в книге про Зулейху. Поэтому люди здесь душевные, отзывчивые, всегда давали нам пирожки с брусникой на дорожку, были приветливы и открыты.

В городе есть шикарный шахматный клуб, крутецкая лыжная трасса, курган с фигурами медведей и прочей ХМ-фауны.

Коренные народы Югры (так называют этот регион) – это ханты и манси. Если кто забыл, то языки их угро-финские, наиболее близки венгерскому. С лица они азиаты, но волосы часто светлые и глаза голубые. Говорят, у манси блондинов больше. Живут они в чумах на стойбищах. Занимаются оленеводством. Зимой носят всё из оленьего меха. Летом одежды яркие – красные, розовые, с узорами. Женщины прячут лицо, носят платки типа павловопосадских. Детям хантов и манси построили супершколу-интернат, а они растерялись: не умеют сидеть на диванах и стульях и по полочкам вещи раскладывать. На полу оно же удобнее.

Едят они в основном рыбу: муксуна, нельму. Говорят, в школах-интернатах по СанПиНу сушеная рыба детям не положена, а без рыбы дети ханты и манси болеют своими неизвестными болезнями.

Второй раз мы приехали сеять доброе-вечное на мансийской земле, рассказывая про возрождение «Ниссана». Дедушки-лекторы – бывшие сотрудники «Ниссана», ныне на пенсии, то есть, как их называют, «оу би», или «олд бои» = «старые мальчики», – почти в каждом слайде презентаций славили Карлоса Гона, рассказывая, что сделал и что не сделал Карлос Гон, и разыгрывали сценки «Карлос Гон в цеху» (почти как Ленин в Разливе). Даже не знаю, что они рассказывают теперь.

Один из лекторов очень хотел увидеть настоящего шамана. После лекций была запланирована баня, туда нам его и подогнали. Мы сидели в зале, пили пиво с сушеной рыбой (слава богу, сцены «Переводчица в халате поверх офисной одежды, смотрящая прямо перед собой» удалось избежать). Похожий на индейца шаман – кажется, он был манси – изрядно поднабрался и рассказывал, как в советское время у них проходили партсобрания. Шаманизм советская власть, разумеется, не приветствовала, считая его вредным для сознания строителей коммунизма. Поэтому сначала проводили реальное собрание, а после него начинали камлать. В этих краях популярен культ медведицы, вот они что-то на эту тему и разыгрывали. Потом шаман выпил еще, стал ругать православие, чем задел мои православные корни (мой прадед был священником в Сибири), посмотрел на меня мутным глазом и заявил: «А ты-то ничего, только не все переводишь». Во мне проснулся ледяной берсерк, и я, осмелев, железным голосом сказала, что он даже не представляет себе, насколько я все перевожу. Но тут японцы захотели-таки залезть в сам банный зал и оттуда прыгнуть в ледяную воду. А шаман, к моему счастью, уснул.