Сев в кресло, я снова включаю телефон, готовясь мысленно к цунами дерьма от Брэна. Даже когда он не пытался проверить, сколько раз он сможет позвонить мне за одну минуту, он все равно был единственным, чье имя всплывало на экране моего телефона. В универе я была той самой невыносимой девушкой, чья жизнь вертелась вокруг ее парня. Все друзья Брэна стали моими друзьями, поскольку я жила, стараясь быть к нему как можно ближе. Вплоть до нашего разрыва я проводила практически все свое время с ним; никогда не строила планов с кем-то еще, чтобы быть свободной для него.

И не успела оглянуться, как оттолкнула всех своих друзей; когда универ закончился и мы перестали видеться – а это было единственное, что заставляло меня хотя бы здороваться, – все стало еще хуже. К тому моменту, как мы с Брэном стали жить вместе, я могла днями не разговаривать вообще ни с одной живой душой, если у Брэна были не связанные со мной планы. Я, видимо, считала, что если я изолирую себя, покажу ему, что он заменяет мне целый мир, что я люблю его больше всех на свете, то, может быть, в ответ и ему будет достаточно только меня.

Конечно, я ошибалась. И сейчас, когда его нет рядом, нет его друзей и его жизни, в моем телефоне пусто, как в пачке бисквитов, попавшей в руки к моему папе. Я наблюдаю за жизнью моих старых друзей по фотографиям в соцсетях и мечтаю, чтобы кто-нибудь вспомнил обо мне, надеюсь, что они как-то прочтут мои мысли и сделают то, на что у меня недостает мужества.

Даже не знаю, зачем я вообще снова включила телефон. Он сразу зазвонил, и, когда я дождалась окончания звонка, немедленно пришло сообщение.

Брэн: Пожалуйста, ответь на мой звонок, Мэгги. Х

Я убираю телефон в карман, не отвечая на сообщение, он снова звякает.

Брэн: Пожалуйста х

Брэн: Прости меня за вчерашнее…

Собрав остатки воли в кулак – а собирать-то почти и нечего, – я швыряю телефон в ящик стола. Руки чешутся снова посмотреть на экран, ответить, но я занимаю себя тем, что смотрю в окно. Я провожу утро, игнорируя звук непрерывного жужжания и представляя себе, что я похищенная принцесса, запертая вдали от мира. Я воображаю, что прекрасный принц уже спешит мне на помощь, чтобы убить злого короля Кевина и его двуглавого дракона.

«Мэгги, Мэгги!» – скажет он хриплым после тяжелого боя голосом, дыша так, как герои дышат в кино, когда наконец находят героиню и так полны любовью, что только и могут, что держать ее в объятиях и повторять ее имя. Он отведет волосы с моего лица и приподнимет мой подбородок руками, испачканными в крови, и его сине-зеленые глаза скажут мне все, что он не в силах произнести. Он наклонится ко мне и прошепчет…

– Мэм! – От стука в стекло я вздрагиваю и выпадаю из мечты на самом интересном месте. Рука, которая только что приподнимала мой подбородок, соскальзывает с края стола, и я падаю лицом в клавиатуру.

– О черт. – С той стороны стекла стоит гвардеец; он все еще не опустил кулак, которым колотил по стеклу, застыв в шоке от моей непреднамеренной попытки вырубить себя.

– Вы в порядке?

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, и я вижу в стекле отражение своих таких же. Я потираю лоб, синяк с прошлой ночи еще болит. Кивая, я неловко улыбаюсь, но выброс адреналина оттого, что я вижу его, притупляет боль.

Гвардеец стоит по стойке смирно, фуражку держит под мышкой; он в мундире, белый кожаный ремень туго стягивает талию. Он явно напряжен – об этом говорят и строевая стойка, и обеспокоенное лицо. Охряные кудри падают ему на лоб, и он убирает их назад, позволяя мне рассмотреть его глаза и маленькую родинку над левой бровью. И еще одну – у него на шее, прямо над воротником. И под губой. Мама всегда говорила, что такие родинки помечают место, куда тебя в прошлой жизни поцеловала твоя родственная душа, и что поэтому я вся в веснушках. «Тебя в прошлой жизни любили так же, как любят в этой», – говорила она, покрывая шутливыми поцелуями мое лицо.