– Дальше один справишься? – В сырой прохладе голос Софьи Васильевны звучал отчего-то совсем сухо, будто вопрос её касался починки табурета, а не сокрытия мёртвого тела где-то в катакомбах пятиэтажки.

Дворовой угукнул, попросив только напоследок свою распорядительницу сделать ему подарок в виде поцелуя, но тут же списал всё на шутку, как только завидел её искажённое злобой лицо, что в желтушном сумраке выглядело почти демоническим. Женщина торопилась покинуть это место, по пути всё спотыкаясь о валявшиеся всюду осколки стройматериалов и лениво осыпая проклятиями всё и вся. Но Жору это уже не волновало. Он знал, что теперь между ними есть нечто большее, чем просто рабочие отношения и грязные секреты начальницы. Теперь это были их совместные грязные секреты. Когда голос шефини стих за захлопнувшейся с грязным металлическим звуком дверью, Дворовой принялся за завершающий акт похоронной процессии.

– Что был, что не было его. Разницы никакой, – пробубнил Жора, превозмогая себя и пытаясь втащить тело в тёмный коридор. Протиснувшись внутрь, Жора схватился двумя руками за плечи Падлы и стал утягивать его вовнутрь, продвигаясь при этом задом наперёд. Там было совсем темно – настолько, что Дворовой в какой-то момент перестал различать собственные очертания. Он даже не успел понять, как это произошло. Темнота внутри этого коридора не заполняла пространство постепенно по мере продвижения Жоры. Она просто включилась в какой-то момент сама собой. Как по щелчку пальца. Там, в подвале, наверное, погас свет. Дворовой не видел больше впереди себя того грязно-желтого прямоугольника, из которого он только что ступил в эту адскую пещеру, в которой не осталось ни единого грёбанного фотона. Теперь мрак и сгущающийся холод начинали рисовать Дворовому новые контуры, неощутимые ни глазами, ни на ощупь. Они нигде не начинались и не заканчивались; в них не было ни единого ориентира, который бы указал на причастность человека к этому, земному миру. Такому обычному, заурядному, но вместе с тем совершенно неподвластному для понимания.

Жора запаниковал. Бросив тело, он поторопился уйти отсюда прочь. Он двигался интуитивно, выставив руки перед собой и не обращая внимания на то, что ноги его топчутся по чьему-то туловищу, не позволяя сдерживать равновесие и почти роняя его самого. Дорога наружу казалась в разы длиннее, чем путь, проделанный сюда, в эту странную слепую зону, словно специально задуманную кем-то для сокрытия человеческих ошибок или списания их несовершенств. Страх застрять здесь навсегда стал вдруг таким плотным, что, разойдясь вместе с кровью по всем Жориным конечностям, едва не разорвал их на части.

– Софья Васильевна! – попробовал прокричать Дворовой, но слова его тут же испарились. Тогда он сделал ещё одну попытку и, поняв, что полностью лишился слуха, стал совсем судорожно как-то двигаться и едва ли не биться как сумасшедший о стены, которых, впрочем, он тоже не чувствовал.

Ну вот и всё, думал он. Вот и всё. Это надо же было так проглядеть собственную смерть. Всё, значит, было совсем не так, как он то запомнил. Упустил он, стало быть, тот момент, когда судьба его решилась. И кто эту судьбу за него решил, не узнать ведь. Отправили его в мир иной без его же ведома. Вот он какой, мир этот. Так, наверное, и выглядит ад. Если и так, то сильно оно страшнее, чем кострища и раскалённые сковородки, думал Жора и настолько проникся, и почти смирился уже со своими заключениями, что не заметил, как зрение к нему вернулось.

Обрывки слов и кажущиеся бессмысленными символы, разбросанные по стенам, замельтешили вдруг перед Жориными глазами, вызывая у него ощущение захмеления. Стоя у входа в коридор и покачиваясь, он пытался собрать распавшееся на несколько слоёв изображение в единую картинку, какой он её запомнил до погружения в темноту. Прямо под его ногами лежали ноги Падлы. Оставшуюся часть трупа скрывала мгла коридора. Правда, этого Дворовой не видел, так как смотрел в противоположную сторону, но будто бы всё ощущал, сам притом не понимая, как именно это чувственное знание в него проникало.