– Есть сигарета?

– Вы же не курите, Софья Васильевна.

– Сейчас самое время. – Женщина вернулась в прихожую и стала шмонать висящую там мужскую куртку. Дворовой тем временем отправился в спальню, где всего несколько минут назад всё произошло.

Мужская туша, небрежно лежавшая на животе, напоминала огромную тряпичную куклу. Руки этого человека в реальности казались непропорциональными и распухшими, а выпячивающиеся из штанов оголённые ягодицы выглядели словно сложенные рядом две буханки хлеба. Голова облачённая в балаклаву, прятала лицо, но глаза и губы (последние оставались открытыми), смотрелись как нарисованные или вовсе пришитые, точно заплатки.

Напротив кровати – там, откуда, как считал Дворовой, велась съёмка, висело зеркало. Под ним стояла старая деревянная тумба с лакированной дверцей. На ней – букет из трёх искусственных лилий в стеклянной вазе, щедро декорированной всяческими завитушками и лепестками. Дворовой приподнял горло своей футболки, закрыв ею пол-лица, пытаясь таким образом скрыть собственную персону от того, кто ещё мог быть свидетелем инцидента и также продолжать вести наблюдение, транслируя попутно картину всем, кому ни попадя. В таком виде Жора подошёл к зеркалу и попытался снять его одной рукой, придерживая второй на лице футболку. Потерпев неудачу, он полностью натянул майку на голову и почти вслепую убрал зеркало со стены. За ним ничего не было. На самом стекле мужчина тоже не увидел ничего подозрительного. Ясности не внесла и ваза с искусственными цветами. Жора спрятал их – от греха подальше – в тумбу, которую затем отодвинул, и обнаружил за ней только кусок отходящих от стены обоев. Они прикрывали собой побледневший орнамент старого настенного покрытия. Но никаких тебе щелей, выступов, лампочек, кнопочек или пуговок.

– Ты что делаешь? – голос начальницы испугал мужчину, и он, встрепенувшись и стыдясь собственного смятения, принялся оправдываться.

– Так ведь, всё надо проверить, – сказал он, глупо улыбаясь. – Вдруг улики какие где остались.

– Знаешь, было бы мне в действительности какое-то дело до всего этого, я бы с тебя три шкуры спустила, только чтобы понять, как ты тут, твою мать, оказался и как с этим связан. Но беда в том, что мне всё равно.

– А чего тут объяснять. Мы все друг с другом связаны, – Жора попытался добавить своему голосу таинственности, но выглядело это нелепо и наигранно. Мы пока сами не понимаем как, но точно связаны. Я с вами, вы – вот с ним, – кивком указал Дворовой на тело. – Он, наверняка, со мной. – Жора подошёл к туше, аккуратно взялся за балаклаву, предварительно обернув руку тканью простыни, и потянул её вверх. А затем промолвил с изумлением: – А ведь и правда!

– Так сосед же твой. Он, может, и не умер вовсе. Сотрясение, скорее всего. Вот и лежит без сознания. А может и актёрствует! Ёбарь-террорист! Скорую вызвать надо, – сказала шефиня, сама в свои слова не веря.

– Он не дышит, Софья Васильна. А вы знаете, сколько раз он по башке за свою жизнь получал? И это только на воле. Когда-то должен был и последний раз наступить. – В Жорином голосе послышалось злорадство. – Немало он крови попортил тут всем. Так что, заполучил своё. Кровь за кровь. Мне его вообще не жалко ни чуточки. Я одного, Софья Васильна, не пойму. Вы как с ним… ну.. как вас свело с ним? Я вот про что. Вы же вроде…

– Твою ж мать, да что ты знаешь, Дворовой? – не дослушав, начала она. – Думаешь, знаешь людей? Люди, они существа странные. Никогда ты по их словам и поступкам не узнаешь, кто они да что они. Можно домыслить, нафантазировать там себе что-то, эмпатию проявить. Понять мотивацию, – протягивая последнее слово Софья Васильевна скривила в отвращении лицо. – Да хрен там, а не мотивация! Эту мотивацию только всякие критики доморощенные и придумали, чтобы эрудицией своей сверкать на пьянках пятничных. А человек, он сложнее. Вот так стрельнёт в нём что-то однажды, как резинка натянутая, срок свой измотавшая, порвётся – и всё, понеслась! Нет тут больше никакой мотивации. Лопнула она, рассыпалась. Только суть! Звериная причём! И иррационализм чистый, какой только у человека и бывает. Сложные они существа, люди эти. Непонятные. Это раньше чужая душа была потёмками. Сейчас это уже непроходимая топь. Чернушная болотная вязь. Ой, да что я тут тебе объясняю…