Ей нужна была помощь. И даже если Дворовой мог в этом вопросе ошибаться, он чувствовал себя обязанным эту помощь ей оказать. А если она откажется, то он должен будет её навязать. Потому что теперь они едут в одной упряжке. И это уже не просто выписка из его должностной инструкции.

Стоя в ожидании, пока кто-то откроет ему дверь, Жора больше всего переживал за то, что мог попросту опоздать. Что за какие-то три минуты след женщины мог простыть из этой квартиры и этого дома. Он слишком долго думает. Всегда слишком долго! Уж и не сосчитать, сколько раз Жору подводило это его качество, которое другие, великодушничая, называют предусмотрительностью. Люди вечно не по делу отпускают свои комплименты, которые потом кто-то принимает на веру, что подчас и определяет всю дальнейшую жизнь человека, так настойчиво пытающегося найти выход из лабиринта собственных заблуждений.

Жора, разумеется, в силу своей этой лжепредусмотрительности не сразу сообразил, что прятаться за закрытой дверью и не открывать её – это модель поведения в подобной ситуации в общем-то вполне оправданная и даже закономерная. Тогда он сменил тактику, перестав настойчиво стучать в дверь, и просто позвонил своей наверняка испуганной и зажатой в тиски обстоятельств шефине. Он расслышал сигнал её телефона, прислонившись ухом к двери. Но женщина отклонила вызов, и мелодия тут же заглохла. Жора набрал ещё раз – всё повторилось. Он услышал, как звонко она выругалась, назвав Дворового юродивым прихвостнем. А его совсем это не обидело. Его всегда восхищало её умение подбирать запоминающиеся и, как ему казалось, немного возвышенные определения. Пусть даже подобные слова произносились со злостью или раздражением в голосе. Но умным женщинам всё простительно.

– Софья Васильевна! – прокричал он в дверь. – Это я, Жора! Я помочь вам пришёл.

Если и этот его позывной не получит отклика, то тогда Дворовой уберётся восвояси и больше не побеспокоит её. По крайней мере, сегодня. А, может, никогда.

Только он вознамерился уходить, как замок заскрежетал, дверь подалась назад и в образовавшемся проёме возникло раскрасневшееся лицо Софьи Васильевны.

– Ты чего тут делаешь, Дворовой? – как бы для приличия спросила она, глядя в пол.

– А я… я, Софья Васильевна… Я тут…

– Господь всеобъемлющий, да входи ты!

Жора несмело переступил порог и учуял запах старья. Старьё, видимо, всегда остаётся старьём – что сейчас, что тридцать лет тому назад. Время не властно над этим запахом, сотканным из подгоревших оладий, пыли и заношенных до дыр вещей. Дворовой запомнил этот тяжёлый аромат ещё тогда, в детстве, когда ждал, пока переоденется его новый друг Виталька. Другом Жориным он был, правда, недолго – со временем примкнул он к компании более старших мальчишек, что учили его дурным вещам. Впоследствии им научившись, Виталька приобрёл столь же дурное прозвище – Мелкая Падла. И хотя тех, кто дал ему такую кличку, уже давно нет в живых, характеристика эта продолжала бултыхаться в головах людей, остерегающихся его выходок в короткие периоды между отсидками. Наверное, теперь здесь наконец появятся новые хозяева и новый запах, подумал вдруг Жора, совершенно не заботясь о том, какая история ляжет в основу появления этого нового аромата.

– Ты чего, живёшь здесь? – прервала его мысли Софья Васильевна, сидящая на диване и разглядывающая собственное тёмное изображение в стареньком, не работающем телевизоре.

– Угу. А вы не знали? Всю жизнь как. Живу, добра наживаю. А оно всё не наживается как-то.

– Под лежачий камень-то вода не течёт.

– А это тут при чём?