На следующий день нас отвели в душ, взяли кровь из вены (для анализа на ВИЧ, сифилис), сделали флюорографию. Некоторых – по неизвестному мне пока принципу – дергали к «куму» – оперативному работнику СИЗО, в обязанности которого входит предотвращение беспорядков и побегов, а также «разработка» (прослушивание, подсаживание «наседок») интересующих следствие людей. Можно сказать, мне крупно повезло: в «отстойнике» я пробыл всего сутки, а на следующий вечер нас выдергивали по пять-шесть человек и куда-то вели.

Тюремные коридоры, залитые жидким электрическим светом, выглядели на удивление просторными. По обе стороны темнели ровные прямоугольники металлических дверей с огромными засовами и номерами хат, и трудно было представить, что за каждой дверью – камера, вмещающая иной раз до тридцати человек.

Вначале нас завели на склад, где выдали положенные вещи: матрас толщиной с пододеяльник, на котором, вероятно, умер уже не один постоялец минского «Алькатраса», подушку, затертое до дыр полушерстяное одеяло, алюминиевую ложку с обломанным под корень черенком и такую же кружку без ручки. Еще немного по коридору – и спустя мгновение тяжелая металлическая дверь со встроенной «кормушкой» с глухим стуком захлопнулась за моей спиной…

– Здорово, пацаны! – сказал я и в нерешительности замер на пороге.

– Ну привет, – поздоровался кто-то в ответ. – Статья какая?

– 212-я.

– А что это?

– Хищение с использованием компьютерной техники…

– Хакер, что ли?

– Не совсем.

– Ну проходи.

Только сейчас я наконец смог разглядеть того, с кем разговаривал, – худощавого паренька двадцати с небольшим лет, всего в татуировках – из-за табачного дыма, клубами висящего над головами, сделать это с порога было невозможно.

– Макар, – представился он. – Смотрю за этой хатой. А тебя как зовут?

– Сергей.

– Тезка, значит. Ты откуда?

– Из Минска, последний год жил в Украине. Вернулся на родину – и на тебе.

– Неудивительно. Хочешь сесть в тюрьму – приезжай в Беларусь. Хочешь быстро сесть – приезжай в Минск. Слышал такую поговорку?

Я отрицательно помотал головой.

– Ну, еще не раз услышишь. Долго в «отстойнике» продержали?

– Меня нет, вчера привезли – сегодня «подняли». Остальные с пятницы сидели.

– Знаешь, че за камера?

– Нет.

– Эх ты, – Макар сокрушенно покачал головой, – надо было смотреть. С той стороны «тормозов» (так называют дверь камеры) написан номер хаты. Могли бы и к петухам завести, и что б тогда делал?

– Не знаю, но что-то бы делал. Может, «вскрылся» бы или из них кого порезал.

На «сборке» бывалые арестанты рассказывали, что иногда опера специально заводят тебя в хату к «обиженным», если хотят сломать, и в случае, если ты, не дай бог, попал в такую хату, нужно сделать все, чтобы тут же «выломиться» оттуда.

– А смог бы? – с интересом поглядел на меня смотрящий. – «Мойка» хоть есть?

– При себе, – я разжал кулак и показал ему острое узкое лезвие от одноразового станка Bic, которое до этого держал во рту.

– Ладно, отдыхай с дороги, вон на той шконке, – показал он на нижние нары в середине камеры. Там еще один человек спит – Игорем зовут, будете по очереди отдыхать, по двенадцать часов. Это еще ничего, – Макар, видимо, заметил удивление на моем лице, – в других хатах и в три смены спят. Если будет сильно «рубить», договаривайтесь между собой, кто когда отдыхать будет, все на понимании. По быту тебе пацаны объяснят, что будет неясно – у меня поинтересуешься. Ладно, отдыхай, брат, позже поговорим.

Мужику, с которым я делил шконку, было около сорока, и в шрамах на его стриженой голове отчетливо отражались все отмеченные им праздники – вот это я Новый год встретил, а вот этот шрам – после дня рождения. Буйный алкоголик, он сидел по замене режима – вначале ему дали «химию» за неуплату алиментов.