– Не бойтесь, – сказал. – Мы не приятели.

– Чемодан… чемодан в багажнике.

Рванул крышку багажника – оторвал какую-то жестянку. Со второй попытки замок багажника сломался. Подхватил чемодан.

– Бежим.

С дороги сбежали, а полем шли, утопая по колено в снегу. Темневшая вдали деревня приближалась, вырисовывались контуры домов. Где-то распечатали шампанское, потом другую бутылку. Я оглянулся. У брошенной машины чиркнули зажигалкой, и тут же хлопнула очередная пробка.

– Ложись!

Толкнул девушку в снег и сам упал рядом.

– Вы что?

– Он стреляет.

Лежать смысла тоже не было – подойдёт и прищёлкнет в упор. Поднялся и помог девушке.

– Идите впереди.

Закинул чемодан за спину – хоть какая-то защита. На дороге заверещал мотор. Кажется, уехал. Вот и деревня. Мы постучали в ближайшую избу. Сначала в калитку ворот – тишина, не слышно и собаки. Перепрыгнул в палисадник, забарабанил в оконный переплёт. Зажёгся свет. Из-за белой занавески выплыло старческое лицо, прилепилось к стеклу, мигая подслеповатыми глазами. Я приблизил своё, махая рукой – выйди, мол, бабуля.

Тем временем, из-за ворот крикнули:

– Хто тама?

– Дедушка, впустите, пожалуйста, – попросила моя спутница. – У нас машина на дороге застряла. Замерзаем.

Отворилась калитка ворот. Бородатый, крепкий дедок, стягивая одной рукой накинутый тулупчик на груди, другую прикладывал ко лбу, будто козырёк в солнечную погоду.

– Чья ты, дочка?

Я выпрыгнул из палисадника, протянул руку:

– Здравствуйте.

– Да ты не одна.… Проходите оба.

Старик проигнорировал мою руку, отступил от калитки, пропуская. На крыльце:

– Отряхивайтесь здесь, старуха страсть как не любит, когда снег в избу.

Но хозяйка оказалась приветливой и участливой старушкой.

– Святы-божи, в какую непогодь вас застигло.

Она помогла моей спутнице раздеться, разуться. Пощупала её ступни в чёрных колготках.

– Как вы ходите без суконяшек? И-и, молодёжь. Ну-ка, иди за шторку, раздевайся совсем.

Дамы удалились в другую комнату. Я разделся без приглашения. Скинул обувь, которую только в Москве можно считать зимней. Глянул в зеркало, обрамленное стариной резьбой, пригладил волосы. Протянул хозяину руку.

– Алексей.

– Алексей, – придавил мне пятерню крепкой своей лапой хозяин. – Петрович по батюшке. Морозовы мы с бабкой.

За шторкой ойкнула Люба.

– Что, руки царапают? Кожа такая – шаршавая. Ничё, ноги потерпят, а титьки-то ты сама, сама.

По избе пошёл густой запах самогона.

– Слышь, Серафимна, и нам ба надо для сугревчика вовнутрь.

– Да в шкапчики-то… аль лень открыть?

– Чего там – на полстопарика не хватит.

Однако налил он два чуток неполных стакана.

– Ну вот, вам и не осталось.

– Достанем, чай не безрукие, – неслось из-за домашних портьер, и меж собой, – Одевай-одевай, чего разглядывашь – всё чистое.

Алексей Петрович поставил тарелку с нарезанным хлебом, ткнул своим стаканом в мой, подмигнул, кивнул, выдохнул и выпил, громко клацая кадыком. Выпил и я. Самогон был с запашком, крепок и непрозрачен. В избе было тепло, но я намёрзся в сугробах и не мог унять озноб. А тут вдруг сразу откуда-то из глубин желудка пахнуло жаром. Таким, что дрожь мигом улетела, на лбу выступила испарина. Стянул через голову свитер и поставил локти на стол. Голова поплыла вальсируя.

Дед похлопал меня по обнажённому бицепсу.

– Здоровяк, а ладошки маленькие – не работник.

– Почему вы так решили?

– А вот сейчас проверим. Серафимна, ты думаешь кормить гостей?

Шторки раздёрнулись.

– А вот и мы, – провозгласила хозяйка, впуская мою спутницу в кухню. – Ну, какова? А поворотись-ка.

Люба растянула подол старинной юбки, покружилась и опустилась в реверансе. Всё это ей прекрасно удалось. Я смотрел на неё, широко распахнув глаза – спутница моя была прекрасна, несмотря на нелепый прикид. Кожа безупречно стройных ног рдела – но это от растирания. Поясок юбки стягивал удивительно тонкую талию. Ситцевую кофточку высоко вздымали свободные от привычных доспехов груди. Глаза, губы, ямочки на щёчках, эта умопомрачительная улыбка.…