Мама рассказывала, что они с Нюсей в детстве ненавидели дачу: не хотели уезжать из города, от друзей, да и бабушка заставляла их работать в саду, видимо… Еще мама рассказывала, что до войны их семья занимала не половину дома, а весь целиком! А еще раньше, в 1930-е годы, заборов между дачами не было и сад был весь – общий!

Вот что добавила моя двоюродная сестра Наташа, которая старше меня на девять лет, речь идет о самом начале 1950-х годов: «Когда я была младшей школьницей, во всем огромном дачном массиве не было ни одного забора, разделяющего участки, и мы могли носиться по всему массиву. Для жилья тогда использовались два двухквартирных дома, как у нас, и два многоквартирных двухэтажных, где жили по четыре семьи. Тогда у старых большевиков было понятие общности, своими были только цветочные клумбы возле террасы. Когда в общем саду созревали яблоки или ягоды, все вместе собирали урожай и делили его на всех. Вот такой тогда был коммунизм, но ты уже этого не застала!»

Кстати, дачи не были собственностью семей: дачу выделяли старому большевику в пожизненное пользование, и после его смерти она переходила к супругу/супруге, а после смерти последнего – к другому старому большевику. Так что после смерти дедушки дача перешла к его второй жене, на которой он женился в 78 лет, и перестала быть доступной для семьи. Но дача – это большой кусок жизни даже у меня, не говоря уже о маме, тете Нюсе и двоюродных Викторе (увы, уже покойном) и Наташи.

Как выяснилось много позже, родня у Хайкиных и со стороны деда Семы, и со стороны бабы Фани была огромная, по всей стране. Но я с детства знала, что бабушка и дедушка, как говорила мама, «порвали со своими семьями и ушли в революцию». Уже в 2000-х годах я запросила в архиве ГА РФ в Москве их личные дела и получила два объемных пакета с полной историей, автобиографиями, послужными списками. И теперь я хорошо знаю подробности, которых не знала (и уже не узнала) мама.

Дед, 1887 года рождения, был из Гомеля, из семьи ремесленников. И звался не Семен Исаевич, а Симон Шахнович, у него были два брата, Иосиф и Владимир, и сестра Шифра, двойняшка Владимира. Владимир стал военным. Шифра умерла в 1918 году, заразившись «испанкой» от больной матери.

Это то, что я знала от мамы и ее двоюродной сестры Сони Хайкиной, дочери Владимира. Соня жила в Ленинграде, но с мамой они были очень дружны.

Об Иосифе в семье были смутные воспоминания: вроде бы он жил на юге; были сведения, что у него была жена Ева. В альбоме бабушки и дедушки была фотография двух девочек, Лизы и Сарры Хайкиных, 1927 года, присланная в подарок дяде Семену и тете Фане от их племянниц.

Начав с этой фотографии, года два назад я разыскала потомков Иосифа. Иосиф умер в возрасте 31 года в том самом 1927 году, в котором была сделана фотография его дочерей. Как оказалось, одна из них, Сарра Хайкина, умерла в 2013 году, была она журналисткой и оставила очень интересные воспоминания о своей жизни и семье. Я теперь дружу со своими вновь найденными родными, живущими в Израиле, главным образом с троюродной сестрой Евой. И вот она, генетика: у Евы – дочери-двойняшки, у меня – двойняшки, сын и дочь, у нашего троюродного брата Бориса Хайкина – тоже дочери-двойняшки, как и у наших общих прадедушки Шахно и прабабушки Хавы.

Благодаря заметкам Сарры и рассказам Евы я знаю всю историю семьи Хайкиных – Лейбиных – Великович. Судьба этой семьи – роман круче «Санта-Барбары». Оказалось вдобавок, что у деда был еще брат Мендель, о котором вообще не обнаружено сведений. Пока.