Позднее – я не могу вспомнить точно, может быть, через полчаса или меньше – открылась дверь учительской комнаты, и учителя с озабоченными лицами стали расходиться по классам. Наш учитель д-р Вольхайм вошел в класс, закрыл за собой дверь и сказал, что безопасность школы больше не может быть гарантирована, и поэтому с сегодняшнего дня школа закрывается. Мы должны разойтись по домам. Он дал нам следующие инструкции: нигде не задерживаться, сразу идти домой, чтобы наши родители знали, что с нами ничего не случилось. Идти небольшими группами, чтобы не привлекать к себе внимания нацистов, максимально по два-три человека, но не больше. Будет ли школа работать дальше, нам сообщат.

Наша Адасс-школа находилась вблизи станции “Тиргартен”, и я поехал домой на электричке от “Тиргартена” до станции “Хеерштрассе”, в пяти минутах ходьбы от которой я жил. После того, что я услышал, я старался все время смотреть в окно: между вокзалом “Цоо” и “Савиньи-платц»”, сразу же за железнодорожным путепроводом, находилась синагога на Фазаненштрассе. Это была синагога, в которой я три года назад отмечал Бар-мицву[4].

Когда электричка проезжала мимо синагоги, я увидел столб дыма, поднимавшегося из центрального купола – синагога имела три купола. Я был в таком шоке, что позабыл все, что нам говорил д-р Вольхайм. На следующей остановке я выскочил из вагона и побежал так быстро, как только мог, назад, чтобы посмотреть, что там случилось. Напротив синагоги на тротуаре собралась толпа людей, которой полиция не разрешала подойти ближе. Раздавались антисемитские выкрики – я не помню сейчас деталей – что-то вроде “долой евреев!”.

Я стоял в центре толпы, совершенно не осознавая угрожающей мне опасности. Вид горящей синагоги гипнотизировал меня, и я мог думать только об этом. Вдруг кто-то крикнул, что в здании напротив синагоги, т. е. в данном случае в том, которое находилось за нами, на первом этаже живет еврейская семья. Раздался крик: “Вытащите их!” Это привело меня в ужас. Людям, вероятно, наскучил вид горящей синагоги, им хотелось какого-то разнообразия. Все повернулись, и те, кто оказались непосредственно перед домом, устремились в подъезд, и через несколько секунд я услышал тяжелые удары в квартирную дверь. В душе я надеялся, что дверь выдержит, но сразу же я услышал треск ломаемого дерева, затем рев – победный рев толпы – и потом полная тишина, ни одного звука.

Вдруг масса снова пришла в движение, и я увидел, как старого лысого человека грубо швырнули в толпу. Со всех сторон на беднягу посыпались удары, его лицо вскоре было залито кровью. Где-то в толпе нашелся мужчина, который постоянно кричал: “Это же трусость: все на одного!” Несколько человек повернулось к нему, а он все продолжал кричать: “Это невероятная трусость!” Его оттолкнули в сторону, и еврей сквозь строй – по-другому это назвать нельзя – был выброшен на тротуар, и тогда вдруг совершенно мистически рядом появилась полицейская машина. Окровавленного человека втолкнули в нее, в этом было его спасение, и машина отъехала.

После того, что я увидел, у меня все еще не было чувства грозящей лично мне опасности, потрясенный, я вернулся на станцию S-бана и поехал домой. Адасс-школа, как и большинство других еврейских школ, никогда больше не открылась. Мои родители решили, что в связи с предстоящей эмиграцией я должен ускоренно учить английский».

Сопротивляться бесчинствам, имевшим место в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г., было почти невозможно. Тем не менее отдельные акции сопротивления имели место. Так, двое юношей спасли свитки Торы из «Храма мира» – синагоги на Берлинер МаркграфАльбрехтштрассе. Тогда четырнадцатилетний Давид Цвингерманн и его младший друг Хорст Левенштайн обнаружили утром 10 ноября в сожженной синагоге, за толстой дубовой дверцей шкафа для хранения Торы, двенадцать неповрежденных свитков. Они вынесли их незаметно на улицу, им посчастливилось сразу найти водителя такси, который согласился эти свитки отвезти. Мать Цвингерманна помогла их спрятать у одного английского еврея, занимавшегося импортом чая. Впоследствии они были возвращены еврейской общине.