Пайки, точечные сварки, фрезеровки на станках разного калибра, работа на разных прессах, от маленьких ручных до гигантских. Вот уж поистине, где реализовались страхи моих родителей, которые всегда говорили, учись хорошо, чтобы на заводе не работать. На заводе я вкалывала по 14—16 часов каждый день и выполняла за день недельную норму. По субботам тоже работала. Веса во мне тогда было 47 кг.

И мне это было нетрудно потому что внутри меня была очень сильная боль – мои дети, оставленные на Украине. Эта невыносимая боль вылазила особенно сильно по ночам, я часто плакала перед тем, как заснуть. Старалась представить, что сейчас делают мои дети дома, как прошел их день. Днём на работе я превращала свою боль в количество выполненной работы.

Паяла с невероятной скоростью, фрезеровала, сваривала, прессовала, а потом спала в раздевалке в туалете, чтобы как то провести время, потому что перевыполнение нормы на пятьсот процентов показывать было нельзя. Даже когда я показывала триста, это была фантастика, мне не хотели платить, за мной следили, думали, что кто то мне помогает выполнять работу.

Мне было очень трудно выносить расставание с детьми. Денег там платили немного, даже за выполнение трехкратной нормы работы. Это выходило где-то 300 евро, хотя, конечно, для Украины это были деньги, но это не стоило того, чтобы жить годами вдали от детей. В Чехии, в этом городе Опочно над Орлицкими горами было неплохо и очень уютно, гораздо лучше, чем на Украине и всё-таки была работа, в отличии от Славутича, в котором можно было работать только на атомной станции. И, если ты не там, не на станции, то ты вообще нигде. Время от времени я бывала на Украине, повидаться с детьми и отвести им денег.

Тогда не существовало банковских карт и приходилось вести с собой наличку. Каждый раз было довольно страшно ехать одной, потому что в ночных поездах было пустынно и все, кто угодно могли войти в маленькое купе и сделать со мной всё что угодно. Но всё как то обходилось. Только один раз я ехала вместе с нашими белорусами и украинцами. Как то расслабилась и подумала, что вот в первый раз дорога для меня будет приятной и я буду в безопасности.

Нас было человек шесть, мужчин и женщин и мы все были в одном купе. Ночью я сидела и спала в углу возле двери, держала сумку на коленях. В кошельке, по-чешски – пениженке у меня было где-то около 150 евро в чешских корунах, сумма сегодня не очень большая, но по тем временам значительная. Утром, ничего не подозревая, пошла в туалет.

На полке под зеркалом я увидела свой собственный кошелек, открытый, из него вывались все мои пластиковые карты и ещё какие то бумажки. Денег там больше не было. Меня охватило какое то жуткое, фантасмагорическое ощущение, какого то мерзкого страха и стыда, что со мной всё это произошло. Я вообще не могла понять, что случилось и как мой кошелёк оказался здесь, в туалете в таком виде.

В мою бытность в Чехии у меня была рабочая виза и я совершенно не представляла, как мне привести детей и жить с ними там, оплачивая жильё на те маленькие деньги, которые платили на предприятии. В конце концов, удалось привезти шестилетнего сына в домик, который я сняла за 100 евро в месяц.

Я стала понимать, что устроится для жизни в Чехии, у меня, по-видимому, не получится. Тут мой муж на Украине решил бросить свою работу на Атомной станции и приехать в Чехию со своим другом, что-нибудь поискать. Я устроила их в общежитие. Но после двух месяцев пьянства, когда у них закончились деньги, они оба уехали домой на Украину.

Дочку мне не удалось привести, потому что её застопорили на границе из-за того, что у неё не было разрешения от её отца на переезд, ей пришлось вернуться в Славутич из Ужгорода. Шестилетний сын сидел дома один, так как я была на работе от восхода до заката и всё это было ничем не лучше, чем ситуация, когда мы были в разлуке.