РОЗАЛИНДА. Он, он! Давай спрячемся и понаблюдаем.

(СЕЛИЯ и РОЗАЛИНДА прячутся.)

Входят ЖАК и ОРЛАНДО.

ЖАК. Спасибо за беседу, но, поверьте, мне куда интереснее беседовать с самим собой.

ОРЛАНДО. Мне тоже. Но позвольте учтивости ради поблагодарить за беседу и вас.

ЖАК. Дай Бог вам всего хорошего. Полагаю, наша следующая встреча состоится нескоро.

ОРЛАНДО. Будет лучше, если она вообще не состоится.

ЖАК. Я только прошу вас не осквернять деревьев столь слабыми любовными стишками.

ОРЛАНДО. А я в свою очередь прошу вас не портить моих стихов столь скверной декламацией.

ЖАК. Ее, стало быть, зовут Розалиндой?

ОРЛАНДО. Вы исключительно догадливы.

ЖАК. Не нравится мне это имя.

ОРЛАНДО. К сожалению, вам не предложили стать ее крестным отцом.

ЖАК. Какого она роста?

ОРЛАНДО. Достаточно высокого, если дотянулась до моего сердца.

ЖАК. Как изысканны ваши ответы! Вы, вероятно, общались с женами ювелиров, изучая вместе с ними надписи на кольцах.

ОРЛАНДО. Ошибаетесь. А вы, судя по вашим вопросам, хорошо вызубрили надписи на обоях.

ЖАК. Какой у вас легкий ум. Полагаю, тут не обошлось без пяток Аталанты. А что если нам присесть и вместе поиздеваться над мировым порядком, терзающим нас моровыми язвами разного рода?

ОРЛАНДО. В этом мире есть только одно живое существо, над которым я могу издеваться, – это я сам: я совершил немало непоправимых ошибок.

ЖАК. И самая главная из них – ваша любовь к Розалинде. Это в самом деле непоправимо.

ОРЛАНДО. Эта моя ошибка стоит всех ваших удач. Вы меня утомили.

ЖАК. Не моя вина, что я в поисках шута набрел на вас.

ОРЛАНДО. А в ручье искать не пробовали? Посмотритесь в него, – может быть, шут утонул в воде.

ЖАК. В ручье я не увижу ничего, кроме своего отражения.

ОРЛАНДО. В котором вы узнаете либо шута, либо шут знает что.

ЖАК. Мне больше не о чем с вами говорить. Прощайте, милейший синьор Любовь.

ОРЛАНДО. Скатертью дорога, милейший господин Меланхолия.

(ЖАК уходит.)

РОЗАЛИНДА (СЕЛИИ). Мне хочется порезвиться. Я надену на себя личину развязного лакея и поговорю с ним. (Выходит на сцену.) Эй, как вас там, охотник, идите-ка сюда.

ОРЛАНДО. Пожалуйста. Что вам угодно?

РОЗАЛИНДА. Узнать, который теперь час.

ОРЛАНДО. Вы, наверное, хотите узнать, какое теперь время суток? В лесу часов не наблюдают, их здесь ни у кого нет.

РОЗАЛИНДА. Жаль. Жаль, что в лесу нет ни одного влюбленного, а то бы он своими ежеминутными вздохами и ежесекундными стонами, как заведенные часы, извещал бы лес о ленивой поступи Времени.

ОРЛАНДО. То есть о стремительной поступи Времени? Разве не так?

РОЗАЛИНДА. Не cовсем так, сэр. Каждый из нас ощущает поступь Времени по-своему. Одному кажется, что Время идет иноходью; другому, – что оно несется аллюром; для третьего оно летит галопом; по мнению четвертого, Время не движется вовсе.

ОРЛАНДО. А для кого Время несется аллюром?

РОЗАЛИНДА. Для девушки в период между помолвкой и венчанием. В семь предсвадебных дней Время втискивает для нее целых семь лет.

ОРЛАНДО. А для кого Время идет иноходью?

РОЗАЛИНДА. Для неграмотного священника и для пышущего здоровьем богача. Первый не возится с книгами и поэтому спит сном праведника, а у второго ничего не болит, и он веселится напропалую. Один не надрывается в погоне за сухими и бесплодными знаниями, а здоровье другого не подорвано иссушающей тяжестью нужды. Для них Время идет шагом.

ОРЛАНДО. Так. А для кого оно летит галопом?

РОЗАЛИНДА. Для вора, которого ведут вешать. Как ни оттягивает он время казни, оно приближается к нему семимильными шагами.

ОРЛАНДО. А для кого Время не движется вовсе?

РОЗАЛИНДА. Для адвоката в отпуске. Он живет только во время судебной сессии, а до и после нее спит без просыпу и ему не до Времени.