- Садись, - тороплю ее, распахивая заднюю пассажирскую дверь. – Или ложись. Только не рожай там, ладно?

Готов взреветь волком в звездное зимнее небо, когда Кира пятится назад. Выпускаю клуб пара изо рта, укоризненно качаю головой и выгибаю бровь.

- Что еще не так? – хрипло рявкаю.

- Я не могу, я же вам всю обивку перепачкаю. У вас кресла новые, шикарные, - оправдывается она, кутаясь в шубку и пританцовывая на скользком асфальте. Того и гляди – опять рухнет на землю.

- Ой, дуреха, - хлопнув ладонью по лбу, провожу вниз по лицу, яростно растирая нос и щеки. Обреченно вздыхаю. - Плевать на кресла. Залезай скорее.

Аккуратно, но настойчиво подталкиваю упрямую Киру в салон. От волнения она ведет себя неадекватно. Беспокоится о сущих пустяках, лишь бы отсрочить поездку в роддом. Боится? Наверное. Вот только я не меньше дурею от стресса! Седым останусь, если вообще ночь переживу!

При этом, получается, я единственный, кто из нас двоих здраво мыслит. И мне предстоит принимать важные решения.

Впрочем… звонок другу никто не отменял.

- Костя, совет нужен, - выпаливаю в трубку сразу же, как падаю за руль. Параллельно завожу двигатель и прогреваю машину. Зыркнув через зеркало заднего вида на дрожащую Киру, ставлю печку на максимум. – Дай адрес ближайшего от нашей юридической фирмы роддома. Вы же с женой не так давно за третьей дочкой ходили, да и ты папка года, должен знать. Чтобы клиника хорошая и врачи грамотные… - перечисляю, а в ответ из динамика раздается дикий хохот. Пару секунд даю Косте отсмеяться, а потом холодно чеканю: - Вообще-то я серьезно спрашиваю.

- Славин, ты же знаешь, я запрещаю пить на рабочем месте, - не унимается друг и по совместительству мой начальник. По-прежнему считает, что я подшутить над ним решил. – К тому же, в фирме, кроме тебя, никого не осталось. Бухать в одиночку не комильфо. Это, скажу я тебе, болезнь.

- Воскресенский, ты же знаешь, что я не употребляю, - дублирую его издевательский тон. – Впервые за год собрался расслабиться, и то не судьба. Сначала ты с дежурством проклятым, теперь… она, - оборачиваюсь, мельком скользнув взглядом по Кире, которая ерзает на заднем сиденье, пытаясь умоститься удобнее. Охает, любовно поглаживая животик. Зажмуривается и напрягает лицо. Я выруливаю на трассу под ее мучительный стон. Кишки скручиваются в морской узел от страха и жалости.

С ней же ничего не случится? Раньше бабы в поле рожали. Потом малыша за спину – и дальше косить. Все ведь нормально было! Недаром говорят, на наших женщинах пахать можно.

Еще раз прохожусь сканирующим взором по Кире. Оцениваю риски – и результат явно не в ее пользу. Миниатюрная, бледная, черты лица заострившиеся, щечки впалые. Кроме беременного живота и налитой груди, у нее больше и нет ничего. Ни жиринки, ни грамма лишнего веса – все в ребенка ушло. Нельзя ей в поле… то есть в салоне рожать.

Невольно вдавливаю педаль газа в пол. И в этот же момент Кира ойкает. Подается головой вперед, будто падает, зависает между спинками передних кресел.

- Мне больно, - хватается рукой за мой подголовник. – Ой, дедулечки, - необычно причитает. Мило так, совсем по-детски.

Притормозив на светофоре и обернувшись, протягиваю свободную руку и убираю слипшиеся локоны с ее лба и щек. Открываю лицо, смахиваю с бархатной кожи испарину костяшками пальцев.

- Потерпи, - выдаю дежурную фразу, в ответ на которую Кира недовольно зыркает на меня исподлобья. Пыхтит шумно, прищуривается, надувает пухлые губки.

Гребаное дежавю меня не отпускает, но я отмахиваюсь от него, как от назойливой мухи. Сейчас о другом думать надо.