Не помню, по какому поводу, – в четвертую поездку мою в Ясную Поляну (1909), – Лев Николаевич в разговоре со мной выразился, между прочим, так:

– Да, это величайшая тайна, почему одни воспринимают истину, а другие нет. Вот хотя бы как мои дочери и сыновья…

Он хотел сказать, что в то время, как дочери были близки ему по взглядам, о сыновьях он этого утверждать не может.

Что касается старшего сына Льва Николаевича, Сергея Львовича, родившегося на второй год женитьбы отца, в 1863 году, то определенное расхождение во взглядах с отцом не мешало ему быть достойным человеком. Сергей Львович был естественником по образованию (он окончил физико-математический факультет Московского университета). Взгляды его можно было бы характеризовать как позитивные и либеральные. И хотя такие взгляды в среде, к которой Сергей Львович принадлежал по рождению, были, несомненно, чем-то уже прогрессивным и требовали от их сиятельного приверженца почти героизма, Льву Николаевичу все же не нравилось в сыне ни то ни другое; ни позитивизм, ни либерализм. Он считал и называл старшего сына «дарвинистом» (не знаю, прав ли он был) и иногда говорил о нем с оттенком какой-то холодности, чуть ли не (идейной, конечно) враждебности. Да простит мне великая тень, мне это всегда казалось не совсем справедливым. Сергей Львович был благороднейший, добрейший и чистой души человек. Он, что называется, «не хватал звезд с неба», но зато зла от него никто не видел. Отца своего он скрыто, интимно и глубоко почитал, не афишируя своих чувств, как Корделия в «Короле Лире». А между тем наш «король Лир», подобно шекспировскому, все как-то был недоволен своим созданием. И это давно началось, с молодости Сергея Львовича. Окончив университет, он пришел ко Льву Николаевичу и спросил, какому именно полезному делу отец посоветовал бы ему теперь посвятить свои силы. А находившийся как раз в горячке увлечения новым – антидарвинистским, антицивилизаторским, антиуниверситетским, антиинтеллигентским, – мировоззрением отец ответил выросшему и искренно ищущему благодарного призвания сыну:

– Мало ли полезных дел!.. Вот, возьми метлу и подметай улицу!..

Сергей Львович отошел и заплакал. И больше уже никогда не обращался к отцу за советом.

Отсюда видно, что бывали времена, когда и Лев Николаевич, в своем полемическом задоре, бывал тяжеловат.

Так и пошло, до конца: «Сережа-дарвинист» да и только… И при мне так было.

А Сергей Львович по-прежнему был прямодушен, кроток, мил и почтителен с отцом, хотя иной раз и вступал с ним в горячие споры.

Когда в семейной распре сыновья Толстые решили потребовать от отца гарантий, что он не лишит их в своем завещании прав собственности на свои сочинения, Сергей Львович не примкнул к братьям.

А когда Лев Николаевич ушел из Ясной Поляны, он, единственный из всей семьи, написал отцу в Астапово, что вполне понимает его, считает, что он избрал «настоящий выход» и думает, что ему давно уже надо было уйти. Лев Николаевич умилился… В самом деле, в отношении старшего сына он прозрел, кажется, только на смертном одре.

Когда Лев Николаевич умирал, Сергей Львович умилил его еще раз. Он разыскал ушедшего «неизвестно куда» отца, привез ему удобную постель (на которой и умер Толстой), с сердцем, полным любви и сокрушения, подошел к его постели и.

И Лев Николаевич рассказывал потом ухаживавшим за ним:

– А Сережа-то… Сережа… он мне руку поцеловал!..

И плакал.

После смерти Льва Николаевича Сергей Львович в качестве товарища председателя Толстовского общества в Москве (председателем был Н. В. Давыдов) принял ближайшее участие в основании Толстовского музея, к которому всегда оставался близок. Им написан и создан ряд ценных исследований об отце: «Лев Толстой и музыка», «Мать и дед Л. Н. Толстого» и др. За эти исследования он награжден был советским правительством орденом Трудового Красного Знамени. После смерти С. Л. Толстого в 1947 году была опубликована книга его воспоминаний под названием «Очерки былого».