– Ты нужен… был! Когда жил и не терзал жизнь своими падениями.

– Когда вкладывал себя в мир, а не ждал, что мир будет что-то решать за тебя. А теперь что с тобой делать?

– Убейте… – простонал я. – Я всё равно ничего не понимаю…

– Да ты и так мёртв!

– И не нужно тебе ничего понимать!

– Думаешь, мир это так просто: вот оно белое, а вот чёрное? Обычно, такие, как ты, думают, что чёрное не может обойтись без белого, а белое не может существовать без чёрного. Это я тебе как бы на пальцах смысл передаю, понятные человеческие объяснения. А на самом деле, в чёрном есть белое, а в белом – чёрное. Это не разные цвета, это всё одно и то же. Часть неделимого мира, вселенной, основной реальности. В общем, зачем объяснять, если ты видел только две полярности: счастье и горе…

Один из безликих проявил эмоциональность в своей речи, хотя ни в его жестах, ни в его изменчивом облике это не отразилось:

– О! Сколько ещё дебилов, мудаков, долб…ов…

– Покороче давай, – поторопил второй безликий.

– …предстоит нам увидеть! – первый продолжил мысль. – Ведь с каждым днём их всё больше и больше! Это всё потому, что люди не хотят думать сами, а слушают всё кого-то, кто блудится в мыслях и чувствах. А красоты своей жизни не ценят.

– А ты, в принципе, молодец, – неожиданно один из них вспомнил про меня.

– Нет, – прохрипел я в ответ.

Один непродолжительно рассмеялся лающим, мерзким смехом. На одно мгновение мне показалось, что один из его меняющихся ликов отобразил черты некогда самого близкого мне человека. И её лицо, недолго носимое на физической оболочке незнакомца, было несчастно.

Другой безликий будто подытожил этот короткий разговор, обратившись к тем, с кем пришёл:

– Так мы снова ничего и не узнали. Ладно, нарушений выявлено не было, добивайте. И пошли.

Они начали меня ломать, будто стирая из этой реальности. Спокойно и как бы нехотя. А я больше всего, ну просто очень, очень сильно захотел испариться отсюда, к ней. Я никогда ничего так сильно не хотел в этой жизни…

Яркий солнечный свет бил в лицо, но я не пускал его в свои глаза. Во рту был медный привкус, но следов боли и крови я не ощущал на своём теле. Как и не ощущал своего тела за небывалой лёгкостью, не знакомой мне в прошлой жизни. Я стоял, прислонившись к какому-то железному материалу.

Мне было спокойно и в темноте, но я решил открыть глаза. Свет из темноты расступился, и я увидел знакомую при счастливой жизни картину.

Городской парк. Зелёные деревья шелестели листвой, как и тем, счастливым летом. Я стоял у железного ограждения, и, как в детском саду, дожидаясь маму, кусал железные прутья, собранные в простой узор.

Только краски были вокруг какие-то выцветшие, и повсюду было очень много яркого света. Будто весь мир светился и радовался. Но я стоял за забором, ограждающим от этого праздника жизни, и был уверен, что за моей спиной находилась густая тьма.

А напротив меня в свете самого яркого солнечного луча стояла она. Смотрела на меня, и, кажется, не верила.

Тут мои чувства проявились в словах, которые я не смог когда-то сказать ей лично:

– Прости меня, пожалуйста. Я испугался… всего… и нашего счастья, и нашей смерти. Ты умерла первой?

Её ответ меня удивил:

– Я не умерла!

Она вплотную приблизилась к ограде, попыталась прикоснуться ко мне, но ни у меня, ни у неё ничего не получилось. Пальцы вязли в решётке, и только её дыхание было ощутимым и будто настоящим.

– Я не умерла! Вот ты…

– Знаю, знаю, прости меня!

– … ты разбился на этом злосчастном рейсе!!! Этот чёртов самолёт…

От удивления мои слова застряли комом в горле.

– Ты же сказал, что полетишь в Петербург! А сам полетел куда-то на север, почему?! – она разрыдалась, её лицо стало некрасивым, она будто постарела.