– Нет, он говорил не о свободной любви. Свободная любовь – она все равно – любовь. А у него – один секс, – сказала Настя грустно. – А в любовь он не верит, потому что он ее не видел…

Настя сказала это и осеклась, и на Машу испуганно посмотрела. А Маша так и стояла с застывшим каким-то лицом.

– Не расстраивайся, Машка, – нежно и мягко, непривычно для нее, сказала Лариса, обнимая Машу за плечи. А Настя подумала – будешь расстроенной, когда видишь, как твоя жизнь, в которой так мало любви, в твоем собственном ребенке отразилась. Такую кашу в его голове сотворила.

– Все станет на свои места, девочки, – авторитетно сказала Лариска. – И Пашка твой никуда не денется от этой самой любви. Попадет в нее, как кур в ощип. Это же болезнь – каждый ею должен переболеть. Придет и его пора – полюбит. А полюбит – все свои глупые рассуждения забудет, и сам будет спрашивать – а где ты была, а почему так поздно… Жизнь свое возьмет. На то она и жизнь…

Лариса замолчала, потом добавила иронично, даже с какой-то издевкой:

– Нет, ну это же надо – каждый должен через любовь пройти, чтобы потом понять: нет никакой любви. Все – проходящее. Была любовь – и нет любви…

Она погладила Машу по плечу, посмотрела на Настю и сказала опять как-то иронично, с улыбкой:

– Я тоже раньше, как Пашка, думала, что нет ее, никакой любви, потом влюбилась, и – куда только мои принципы делись? Как собачка за ним бегала. Потом – любовь прошла, завяли помидоры – стала умнее. Теперь меня, как говорится, на мякине не проведешь – плавали, знаем, чего стоит эта хваленая любовь. Насмотрелись, слава Богу…

И Лариска, как-то независимо от своего желания, искоса посмотрела на Машку, потом, уже не таясь, – на Настю.

– Была любовь… – зафальшивила она, – была да только все прошло… Теперь – другая сегодня я-я-я…

И Настя возмутилась, возмутилась, как девочка, почувствовала, что даже вспыхнула вся от возмущения.

– Ты чего городишь-то! Чего городишь! Ты о чем говоришь – как это «была любовь»? Она и была, и есть и будет. Просто у тебя ее нет, вот ты целую теорию и придумала, удобную тебе… И сама себе признаться не хочешь, что тоже – любить хочешь, просто еще – не полюбила. Просто – не нашла еще его – своего, того, кто для тебя создан…

Настя остановилась, увидев насмешливый какой-то и одновременно злой взгляд Ларисы.

– Ты, подруга, не лезь, куда тебя не просят, – сказала Лариса как-то медленно и холодно. – И не смешивай меня с собой, в свои идеалы меня не засовывай. Нечего мне то приписывать, чего во мне и в помине нет…

Лариса сказала эту фразу, как точку поставила, и даже как будто успокоилась, продолжила уже более миролюбиво:

– Это ты все во что-то веришь, все ждешь любви своей немыслимой. Вот и жди. А мальчику голову не дури. Он сам разберется. Жизнь сама все по местам расставит…

– Да, – согласилась Настя. – Жизнь сама все по местам расставит…

И посмотрела на Ларису немного виновато – и правда, чего она в Ларискину жизнь лезет. Живет она, как ей хочется, как ей удобно. И пусть живет. А она, Настя, будет жить так, как ей хочется, и будет верить в то, во что ей хочется верить…

…Она шла домой по утренним еще пустынным улицам, думая об этой удивительной ночи – такой длинной, наполненной мыслями, озарениями, верой. Наполненной чувствами – такими разными…

Она шла и думала о бурной любви Ивана и Люси. О Лариске, в которой любовь жила невыпущенной, нерастраченной, запрятанной Ларискиным волевым усилием. Она думала о Маше, ее жизни без любви, но в спокойном, налаженном семейном быте.

Она думала о Пашке, его мальчишеской самоуверенности с неверием в любовь. И вспомнила, как недавно лежала в снегу и думала, что ее видят и слышат, и испугалась вдруг, что Пашку тоже услышат, и не дадут ему любви, раз он в нее не верит.