Наконец великое отпирание дверей, тот же адский грохот, как тогда, в первый день, только на этот раз он для меня как «аллилуйя».

– Желаю удачи, – говорит Мерфи. – До скорого. – Это шутка такая, обхохочешься.

Он думает, я не расстанусь с этой ужасно смешной шуткой до конца своих дней, что случится намного позже, чем конец его дней, если учесть, что он хрипучий пузырь злобы и дни его сочтены.

Вики ждет, залитая лимонно-желтым апрельским солнцем, на ней нарядные слаксы, модный блейзер и изящные золотые сережки, у нее темно-рыжие волосы и стрижка из дорогого салона – крутяк, как говорили у нас дома. Ворота за моей спиной, громыхнув в последний раз, посылают меня ко всем чертям. Мерфи неуклюже топает по участку обратно, ключи бьются о его уродливую задницу (всю первую неделю я думала, что это собаки бренчат цепями в коридорах), и я в первый раз за неполных два года вдыхаю полной грудью.

Вскидываю вверх руки:

– Охренеть!

– Попридержи язык, – говорит Вики.

– Извини.

Раньше Вики была сумасбродной, она-то как раз вполне могла оказаться за решеткой, но сейчас от нее веет сдержанностью агента по продаже недвижимости. Я подбегаю, крепко обнимаю ее, надеясь на чувство вроде возвращения домой, но напрасно. Она стоит как вкопанная, с осуждающим выражением на лице. Все равно что обнимать телеграфный столб.

– Поздравляю, – говорит она, как будто я что-то выиграла. Свободу, наверное. Хорошее поведение, на шесть месяцев раньше. Да, это я выиграла.

Вероятнее всего, однако, мое поведение ничего не изменило, дело просто в шаткой системе. Сначала зима в разгаре, и ты в Книжном клубе слушаешь, как Дороти читает текст миссис Меррит из «Антологии Спун-Ривер», перевоплощаясь в эту страстную, умершую в тюрьме женщину, и все, как истинные собратья, ожесточенно шмыгают носами и не пытаются это скрыть, ведь испытывать жалость в безжалостном месте – это вам не кот начхал. А потом раз – и уже весна, повсюду оживление, полоса земли за окном утоптана оленями, но просыпается и даже пахнет. И внезапно каким-то образом, каким-то чудом я смотрю на эту просыпающуюся землю, а вокруг лишь свободный воздух.

– Садись в машину, – говорит Вики, и я слушаюсь ее.

– Машина что надо, Вик. Пахнет как новая.

– Она и есть новая.

Как поддерживать разговор на Воле? Я забыла как. Даже с сестрой. Особенно с сестрой.

– Как ты ее отхватила? – интересуюсь я.

– Замуж вышла.

– За кого?

– За Билли Уингейта. Сейчас вот дом ремонтируем.

– У вас дом?

– Джондан-плейс. Купили в прошлом году.

– Вау, – говорю я. – Похоже, тебе все удалось.

– Похоже, да.

У Билли Уингейта автосалон на Шоссе 2, сразу за Эбботт-Фоллз, потому что его отец, который владел автосалоном до него, в сорок шесть умер от инфаркта. В старшей школе Билли учился с Вики в одном классе, но я вообще не думала, что он ей нравился. Деньги рулят.

– Могла бы сообщить, – говорю я, имея в виду свадьбу. – Я бы за тебя порадовалась.

– Вот сейчас и сообщаю.

– Потому что я спросила.

Вики включает зажигание, мы выезжаем с парковки. Здесь так красиво, полоса земли – это целое поле, горы и долины, которые простираются без конца и края под уклоном вверх, пока не упираются в громадное строение – дело рук человеческих, уродливей трудно придумать. Изнутри видно только верхнюю часть подъема, поросшую травой лужайку и дикорастущие деревца и кустарники. Мы наблюдали индеек. Оленей. А однажды – на День благодарения – лося, и отстойный день вдруг стал таким, что мы о нем говорили еще многие недели.

Я высовываюсь в окно сверкающего «бьюика» Вики – ведь я никогда отсюда не видела тюрьму. Начнем с того, что привезли меня под покровом ночи, да и упиваться видами настроения не было. Тюрьма маячила на верхней точке подъема: грубые кирпичные блоки, неприглядные пристройки и, разумеется, рабица да колючая проволока. Отсюда мне видна только одна часть – Мужская. Женская далеко за ней, отделена от характерного смрада Мужской и представляет собой «передовую» модель, которую нам полагалось ценить каждую минуту каждого скучного до чесотки дня.