Проснулись даже те, кто уже давно и крепко спал. И стали озираться по сторонам. Потом будто все разом выдохнули: «У— ух!» И… О, ужас! Кроме изумрудно-серебристого света, заполнившего все вокруг, никто ничего не видел.

Началось что-то невообразимое, граничащее с паникой. Почему граничащее? Это и была настоящая паника!

Многие повскакивали с мест и начали метаться по салону, натыкаясь на все, что попадалось на их пути. Кто-то сидел, закрыв лицо ладонями, но убрав их, он ничего не видел и начал причитать. Дети стали плакать и тереть глаза руками. Женщины завизжали и завыли, сдавленно, от охватившего их ужаса и бессилия. Слышались ругань и мат. Под ногами что-то хрустело и хлюпало. Запахи спиртного, косметики и прочего заполнили все вокруг. Люди стали падать, запутываясь в одеялах, вещах, сталкиваясь друг с другом. Появились сильно ушибленные и травмированные. Хаос продолжался. Отовсюду слышалось.

– Что происходит?

– Я ничего не вижу.

– Не плачь. Успокойся, пожалуйста.

– Господи, я, кажется, сломал ногу.

– Выпустите меня отсюда! Я не хочу! Я не хочу…

– Почему не сажают самолет?

– Где Президент? Что с ним? Надо же что-то делать.

– Это же невыносимо, черт побери…

– Мама, мамочка…

В этой какофонии бедняжки стюардессы, не менее других ошарашенные и ослепленные произошедшим, повинуясь своему долгу, взяв себя в руки, насколько это было возможно в это время, всеми силами, как могли, старались успокоить людей, навести хотя бы какой-то порядок.

Старшая стюардесса, потирая глаза салфеткой, на ощупь пробралась в кабину пилотов и, обращаясь к командиру экипажа и стараясь держать себя в руках, спросила:

– Геннадий Сергеевич, что происходит? Я ничего не вижу… Какие будут дальнейшие указания?

Немного помолчав, добавила:

– Ситуация постепенно выходит из-под контроля. Люди в отчаянном положении.

– Наташа! Наташенька, – взволнованно, но, стараясь держать себя в руках, заговорил командир. – Собери всех девочек. Ты меня слышишь?

– Слышу, Геннадий Сергеевич.

– Хорошо. Собери всех девочек. Слышишь? Успокой в первую очередь их. Скажи, что все под контролем. Что скоро все это закончится. Понимаешь? И… все силы, все силы на борьбу с паникой. Ты поняла меня, Наташа?

– Да.

– Ну… С Богом!

Наташа почувствовала, что командир держится молодцом. Но по каким-то слабеньким сигналам, ноткам в его голосе каким-то своим, женским чутьем поняла, что все может кончиться очень даже плачевно.

«Сидеть же сложа руки в такой ситуации – худшее из зол. Нужно бороться. Бороться до последнего», – так думала она. Так думал и командир.

– Господи! Помоги нам! – громко, стараясь взбодрить себя, крикнула она и шагнула в салон. Потом на миг остановилась, будто хотела услышать еще хоть что-нибудь от своего командира, и услышала:

– На Бога надейся, а сам не плошай.

Геннадий Сергеевич, человек, которого она любила всем сердцем, нашел еще одну секундочку, чтобы поддержать ее.

Сжав кулачки, стиснув зубы и выправив осанку, она пошла на свой пост. «Будем жить, командир!» – мелькнула в ее голове фраза из кинофильма «В бой идут одни старики». Будем жить…

Летный состав лайнера, осознавая, что в их руках жизни многих людей и самого Президента, не поддался панике и продолжал нести службу.

Командир корабля сидел в своем кресле и коротко и четко отдавал команды. Свет, ударивший в самолет, ослепил его и второго пилота сразу же. Бортмеханик, штурман и радист пострадали менее их. Геннадий Сергеевич, еще издали заметив и почувствовав неладное, каким-то десятым, наверное, чувством дал команду сначала нагнуться, а затем укрыться чем-нибудь. Сам же успел только включить автопилот и аварийную систему, снять, уже ослепленный, на ощупь, китель с вешалки и накрыть им штурмана. Штурман так и сидел теперь укрытый с головой за своей аппаратурой. Его глаза почти не пострадали. Радист тоже сильно не пострадал, успев крепко зажмуриться и укрыться своей формой. Потом снял с себя это «покрывало» и накрыл штурмана. Все понимали: штурман сейчас был глазами самолета, поэтому ему в первую очередь было оказано все внимание и создан относительный комфорт.