1993

Если начать воспоминания как полагается, – с первой встречи, то она случилась где-то весной 1970-го. Я писал диплом в МГУ по современной английской драматургии, понимая, что пойти в аспирантуру ни к Р. М. Самарину, ни к В. В. Ивашевой и не могу, и не хочу, – это другая история. Стоило ли завязать контакт с кем-то еще?

Думая о МГПИ им. Ленина, как тогда назывался главный педагогический институт, я надеялся, что можно будет обратиться к Борису Ивановичу Пуришеву с Шекспиром. Кафедрой заведовала Нина Павловна Михальская, и, с тем чтобы показать, что делаю, и познакомиться, я договорился с ней – принести диплом, когда он будет готов. Диплом ей понравился, она предложила эту тему продолжить. Материал был собран большой, и работал я увлеченно, но защита отбила у меня всякую дальнейшую охоту: профессор Ивашева (отношения с которой к этому времени у меня совсем скисли – я не приходил, не советовался, не выказывал интереса к обостренной классовой борьбе и поступательному движению английской литературы в сторону соцреализма, не разоблачал тех, кто с этого пути сошел или на него не встал) устроила мне идеологическую выволочку, так что председатель комиссии, приглашенный со стороны и мне лично не знакомый М. В. Урнов, изумленно встал на мою сторону, не будучи в курсе университетской закулисы.

Тогда-то – уже в июне – в широком вестибюле педагогического института, под его вознесенным стеклянным куполом, у меня и произошел разговор с Ниной Павловной о возможной теме диссертации – на будущее, так как в МГУ необходимой рекомендации в аспирантуру я не получил и, следовательно, не мог туда поступать, кажется, три года. Отказавшись продолжать начатое, я предложил – современный детектив. Для 1970 года это было явно недиссертабельное предложение, а вдруг? Меня увлек этот формализованный англосаксонский жанр сам по себе, но еще более в своей проекции внутри большой литературы в качестве повествовательного приема. Это и раздражало руководителя моих студенческих работ о романах Уилки Коллинза, о политических детективах Грэма Грина – Ивашеву.

Нина Павловна умела быть и часто бывала категоричной, но (это я узнал потом, а впервые увидел тогда) предпочитала услышать нужный аргумент прозвучавшим со стороны – голос научной общественности, чтобы поддержать его. К тому же в тот момент к нам подходил лучший из представителей этой общественности – Борис Иванович Пуришев, признанный учитель и авторитет среди литературоведов-западников Москвы, духовный воспитатель аспирантов на кафедре МГПИ, где он нашел для себя спасительную нишу (видный германист, он побывал в Германии лишь во время войны – попав в плен).

– Борис Иванович, вот молодой человек прикрепляется к нашей кафедре и хочет писать о детективе. Скажите, Борис Иванович…

– Это как-то сомнительно, стоит ли? Сама тема вызовет затруднения.

Не скажу, что я понял тогда значение такого сомнения, но в нем обозначалась позиция кафедры в том виде, как ее выражали Пуришев и Михальская: не делать резких движений, не нарушая безусловных запретов, доходить до предела допустимого, постепенно расширяя эти пределы. В 1970-е годы это уже не таило смертельной опасности, но для обоих такая опасность была слишком памятной.

В общем, получив ожидаемый отказ, я тогда извлек запасное предложение, которое надумал как компромисс между современностью и Шекспиром, – исторические драмы Бернарда Шоу. На том и порешили. Эту диссертацию я и защитил спустя 5 лет.

Первые мои шаги на новой кафедре и первые на ней выступления были не без серьезных шероховатостей – здесь знание того, что Энгельс сказал о Бальзаке, и всего в этом духе предполагалось более твердым и пространным, чем в МГУ. Еще была жива старая советская профессура во главе с М. Е. Елизаровой, от которой Михальская приняла кафедру. Так что пришлось научиться избегать канонических тем и несокрушимых идеологем.