В одно небольшое пространство (коридор с десятью комнатами, оставшийся после ВПШ, на штампованной бумаге которого мы писали еще 20 лет – типографский тираж был рассчитан на долгие годы процветания) набилось такое количество ярких, талантливых и вместе с тем маргинальных – каждый по-своему – по отношению к официальному советскому мейнстриму людей, что нас, молодых, это завораживало. Я отчетливо помню свое ощущение неправдоподобности происходящего – множество моих книжных (в научном смысле) героев вдруг оказались вместе со мной в одном месте и пространстве.

Возвращаясь к кафедре, замечу, что первый состав кафедры и его ядро вообще был по преимуществу мужским – Алексей Матвеевич Зверев, Грейнем Израилевич Ратгауз, Игорь Олегович Шайтанов и Сергей Леонидович Козлов. Сравнительная идеологема, вытекающая из концепции ИФИ, – история и литература, Запад и Восток в одном учебном плане, применительно к кафедре (слово это войдет и в название кафедры) была выстроена Павловой, Зверевым и Шайтановым. Не знаю, кто предложил название, но мы стали первой компаративной кафедрой на постсоветском пространстве. Главой кафедры стала известный германист Нина Сергеевна Павлова, из института культуры пришла Джульетта Леоновна Чавчанидзе и – почти сразу после защиты диссертации – испанист Маргарита Борисовна Смирнова.

Из всей команды самым опытным по педагогической части был Игорь Олегович Шайтанов. За его плечами, тогда еще достаточно молодого человека, было двадцать два года преподавания – коротко в Вологодском педагогическом институте, двадцать с лишним лет на кафедре всемирной литературы МПГУ, главного педвуза страны. В сравнении, с одной стороны, с начинающими преподавателями – С. Козловым, М. Смирновой и мною (через год меня взяли на кафедру в качестве медиевиста), а с другой – с кабинетными академическими персонами – А. Зверевым, Н. Павловой и Г. Ратгаузом, Игорь Олегович нам казался умудренным университетским профессором, хотя обликом этой умудренности не очень соответствовал. Знаю, что Галина Андреевна Белая предложила ему при создании факультета возглавить – на выбор – любую из создававшихся кафедр; он отказался от всего. Отказался не потому, что опасался сложности задачи, и не в силу несклонности характера и способностей к руководству, а, по собственному его признанию, из вполне «корыстных», личных побуждений – не тратить зрелое и ключевое в творческом смысле время на администрирование.

Надо сказать, что первое десятилетие существования историко-филологического факультета (это одновременно отсылающее к традиции дореволюционного образования и в то же время новомодное по отношению к советскому обычаю название, как и концепция нового факультета, были очень притягательны и обаятельны для филологической среды) в истории самой кафедры стало временем долгого становления, роста, постоянного изменения в силу разных и зачастую печальных (очень рано, в начале 2000-х умер Зверев, тяжело заболел и ушел от нас Ратгауз). Вместе с тем в первые же годы пришли на совместительство и задержались на четверть века Александр Яковлевич Ливергант (он почти все 25 лет совмещает нас со своей переводческой работой, а позднее и с руководством «Иностранной литературой»), затем пришли Екатерина Евгеньевна Дмитриева, потом Елена Дмитриевна Гальцова – обе теперь уже доктора наук.

В первые годы курсы по кафедре читали Александр Викторович Михайлов, Арон Яковлевич Гуревич, Елеазар Моисеевич Мелетинский, Ольга Борисовна Вайнштейн, Михаил Леонидович Андреев. Кто-то уходил, кто-то оставался и прирос к кафедре. Тогда кафедры, конечно, жили своей жизнью, но все же главным объединяющим пространством, стараниями Галины Андреевны, был факультет. Задним числом кажется, что все основное общение и дискуссии проходили на общефакультетском поле. Хотя наши заседания кафедры мне всегда доставляли огромное удовольствие – формальных дел мало, зато бесед обо всем на свете можно было наслушаться от души. Конечно, тогда на факультете преподавало гораздо меньше народу. Белая и ее ближайшие помощники, Дмитрий Петрович Бак и Ольга Витольдовна Сидорович, настойчиво стремились и на заседаниях Ученого совета (где мог сидеть каждый и сами заседания проходили с завидной частотой и регулярностью), и вне его создать единое пространство мысли и собеседования. Там говорили, обсуждали до изнеможения, спорили до хрипоты, а порой и непримиримо сражались все профессора факультета. Была в этом даже некоторая избыточность, тем более что страсти и дискуссии вовлекали даже студентов. Первые наборы студентов были скромны цифрами, но зато каждый был обласкан, опекаем, обучаем почти индивидуально. Сами они ощущали себя в некотором смысле избранными (что всегда, как мы знаем, имеет две стороны), да у них и в самом деле для этого было достаточно оснований. Ведь им читал лекции весь тогдашний цвет филологической науки.