– Очень колоритный господин! А ваши родители знали иностранные языки?

– Мать отца – полька, она со своей матерью говорила по-польски, когда хотела, чтобы дети не понимали, поэтому отец польский понимал и читал по-польски, но не говорил. Он свободно читал по-французски, поскольку занимался французской литературой, но говорить также не мог. Обычная ситуация с советскими специалистами по зарубежной литературе. Во время войны, эвакуированный с семьей после их буквально бегства из горящего Смоленска в Пензенскую область, он в сельской школе преподавал немецкий язык, но я никогда не слышал от него ни одной немецкой фразы или чтобы он читал на этом языке. А вот среди трех книг, вынесенных из Смоленска, был томик французского Беранже. Еще одна – Блок в малой серии «Библиотеки поэта». Я их храню. Отец не был на фронте, так как у него открылся тяжелый туберкулез.

– Ваша бабушка жила в Вологде?

– Бабушка по отцу – Мария Оттоновна? Сначала в Архангельске, потом в Петербурге, семья Межеевских была в XIX веке в основном петербургской. Ее старшая сестра Елена, студентка Бестужевских женских курсов, приняла участие в каких-то студенческих волнениях в 1906 году и была выслана в город Никольск Вологодской губернии. А бабушка, окончив те же самые курсы, последовала за ней. По семейной биографии я интеллигент с середины XIX века: мой прадед Гриффин окончил Московский университет в 1855 году, около этого же времени мой прапрадед Шайтанов, архимандрит, стал членом Императорского географического общества – собирал и посылал в столицу вологодский фольклор.

– А ваш дед по линии отца тоже жил в Никольске?

– Мой дед, Владимир Ильич Шайтанов, окончив Казанский сельскохозяйственный институт, приехал в Никольск, получив распределение, и был главным ветеринарным врачом, там и женился на бабушке Гриффин. Но в 1914 году (мой отец родился в августе 1914-го) его, естественно, призвали в армию, и когда в начале 1918 года он вернулся из армии штабс-капитаном медицинской службы, то утопил в пруду позади родительского дома в Вологде свое офицерское оружие. Тогда Кедров, отец академика Кедрова, проводил на вологодчине повальные расстрелы царских офицеров. И дедушка срочно уехал из Вологды в Никольск, где – у меня сохранился этот документ – ему выдали удостоверение главного ветеринарного врача Никольского уезда в 1918 году.

– Игорь Олегович, а почему после окончания Московского университета вы приехали жить в Вологду? Вы тогда хотели остаться в Вологде насовсем?

– Наверное, по нескольким причинам. Я очень скучал по Вологде, но главное – в это время я не чувствовал себя готовым начать преподавать в столичном вузе. Хотелось попробовать себя и лучше подготовиться.

– В 1970-е годы помимо преподавания в Вологодском пединституте вы писали рецензии на театральные спектакли вместе с вашим близким другом, музыковедом Морисом Бонфельдом. Как это получилось?

– С Морисом мы познакомились в тот первый год, когда я вернулся из университета. А он незадолго до этого приехал из Ленинградской консерватории, успев поработать в Великом Новгороде в музыкальном училище два-три года. Он был меня старше лет на восемь. Мы писали вместе только на один жанр – на оперетту. Поскольку летом приезжали гастрольные театры, чтобы не покупать билет, я шел в газету и говорил, что хочу писать рецензии, так как я уже писал для них (первые рецензии я написал еще в университете). Я получал контрамарки на все спектакли, и мы с Морисом встречались пораньше. Во-первых, театр был единственным местом, где в буфете продавали сухое вино. Мы шли, пили грузинское вино, смотрели спектакль. После шли к нему или ко мне и иногда до утра играли в эту литературную игру: напиши рецензию. Откровенно ерничали: оперетта в июле, оперетта в августе и так далее. У нас был общий псевдоним – Бонтанов.