Однако неужели настолько коротка современная литературная память, что после всего написанного о деревне Л. Толстым, Чеховым, Буниным вновь писатель способен подпасть под обаяние идиллической деревенской картины, воспевающей нравственную чистоту?

Нет, современные писатели даже склонны к жестокому реализму, во всяком случае, никакой жестокостью их не запугать и не отпугнуть от избранных героев. Уже на первых страницах книги В. Солоухина «Капля росы», бывшей одной из первых в литературном движении к деревне, есть такое замечание: «Мужики вообще очень охочи ударить и убить все дикое, лесное». Немало жестокости было впоследствии увидено и показано не только по отношению к «лесному», но и человеческому. Нравственной идиллии в прежнем – сентиментальном – смысле у серьезных писателей нет.

Если и пытались ее создать, то не столько сами писатели, сколько сопутствовавшие им критики. Однако это также тема достаточно разработанная – сошлюсь на статьи И. Дедкова, который и десять лет назад в журнале «Новый мир» отделял Василия Белова от тех, кто хотел бы воспеть в Иване Африкановиче «глубины и масштабы человеческой духовности»^>15. Повесть же Белова, по мнению критика, «возвращает нас к земле надежнее, чем все обещания возвращения у иных писателей. Она не зовет “спасать” или “спасаться”, она учит видеть и помнить то, что есть»^>16.

Этому взгляду, замечающему «то, что есть», не противоречит отношение Белова к «привычному делу», то есть к уходящей в прошлое жизни деревни. Право писателя на сочувствие уходящему и тем более на желание, чтобы лучшее в нем не исчезло бесследно. Не нужно только навязывать образец для подражания, чего В. Белов, как правило, и не делает.

Противоположность медленного, неизменного ритма деревенской жизни резкому эпизоду вторжения извне – мотив, обязательный в деревенской прозе. Он есть и у Белова в «Привычном деле» – приезд из Мурманска родственника, а затем – временный отъезд по его стопам соблазненного им Ивана Африкановича. Причем для Ивана Африкановича эта недолгая отлучка из села становится едва ли не главным нравственным преступлением. Во всяком случае, именно в момент его отсутствия, надорвавшись на мужской работе, умирает его жена. Так или иначе, но отнюдь не случайным по своему значению эпизодом этот мотив мелькает и в других произведениях. В пьесе же «Над светлой водой» он и вовсе главенствует. Ситуация ожидаемого отъезда для деревенских жителей, прежде всего для деревенских стариков, усугубляется вторжением в их жизнь горожан.

Есть у Белова и произведения иного рода, написанные в последние годы, – о деревенских жителях в городе или даже просто о горожанах, без акцента на их социальном происхождении: «Моя жизнь», «Воспитание по доктору Споку», «Целуются зори». Последнее произведение – киноповесть – сразу же по выходе в свет уличили в несвойственном Белову комиковании. Заметили, что он поддался комической инерции: крестьянин в городе. Сразу скажу, что это ситуация, с точки зрения современного писателя имеющая не столько комический, сколько драматический характер. Все зависит от того, какими глазами на нее посмотреть, как оценить несоответствие героя обстоятельствам. Одно дело, если деревенский житель на несколько дней эпизодически перенесен в эти незнакомые и чуждые для него условия. А если на всю жизнь? Что его ожидает, куда он пойдет, чтобы возместить издержки духа, чтобы искупить свою нравственную вину перед покинутой деревней? Ту силу, которую возвращает Ивану Африкановичу природа, естественный для него круг простых жизненных дел, ему ничто не возместит в притягательном, пока он видится издали, городе. Вывод особенно неизбежный, если рядом с «Привычным делом» поставить городские повести Белова.